Мое солнечное наваждение - стр. 16
Ярина отказалась покупать квартиру, объясняя экономической нецелесообразностью. Она действительно не была уверена, что останется в этом городе в ближайшие пять-десять лет. Недвижимость, которой и без того было много, связанные с этим расходы – лишнее. Убийственная рачительность для наследницы состояния Глубокого. Впрочем, вполне объяснимая. Девчонка двенадцать лет жила в семье со скромным доходом, два года в детском доме. Учитывая обстоятельства, последние пять лет не могли кардинально изменить сознание.
Гонимый беспросветным идиотизмом, Герман предложил остановиться в его жилье в центре города. Относительно небольшая трёхкомнатная квартира, с просторной гостиной, совмещённой с кухонной зоной, которую можно смело считать четвёртой комнатой. С историческим, недействующим камином, покрытым старинными изразцами. С окнами, выходящими в тесный двор с высокими тополями.
Когда-то эта квартира принадлежала Дмитрию Глубокому. В восемнадцать лет, когда Герман поступил в институт, ему позволили её снимать. Именно снимать. К той поре он несколько лет трудился в компании Глубокого на незначимых должностях. В пятнадцать стирал ноги курьером. В восемнадцать болтался возле финансового директора в роли мальчишки на побегушках. Выполнял поручения от значимых до бытовых, не гнушался отвезти постельное бельё в прачечную, забрать детей из детского сада. Главное – мотал на ус происходящее в компании, впитывал знания как губка.
Дмитрий сдал квартиру не по рыночной стоимости, тогда Герман зарабатывал лишь на аренду относительно годной однушки в черте города. Квартира в центре была непозволительной роскошью для бюджета студента. Однако, скромные деньги «за съём» Дмитрий взимал с щепетильностью старухи-процентщицы исключительно в воспитательных целях.
Герман находил это справедливым. Он вообще считал Дмитрия Глубокого дельным, справедливым человеком ровно до событий пятилетней давности, последовавших сразу после его смерти. Случившиеся до сих не укладывалось в голове, он сумел принять, но понять… Понять так и не смог.
В то время, в восемнадцать-девятнадцать лет Герман был по-настоящему счастлив. Жил, полный сил, амбиций, желаний, уверенности, что схватив за хвост птицу-удачу, не выпустит яркое оперение никогда в жизни. Всё сложилось. Не выпустил. Держал изо всех сил. Разбивал в кровь руки, ноги, голову. Спотыкался, ошибался, наступал себе на горло не один, не сто раз, а значительно больше. Стиснул зубы и шёл вперёд.
По пути растерялись иллюзии, рассеялось чувство необъяснимого, пьянящего счастья. Остались амбиции, что произрастали из глубины натуры, умножилась на тысячу уверенность в собственных силах. Выросло понимание – за его плечами не просто желание значить в этой жизни больше волнистого попугайчика, но и тысячи рабочих мест, благополучие людей, которых он не знал и вряд ли узнает лично. Ответственность за близких. Сначала за единственного оставшегося родного человека – Нину. Потом – за свалившуюся, как снег посредине пляжного сезона, «сестричку». С первых мгновений понимания, что это не дебильная шутка покойного, хотелось вырвать Ярину из своей жизни, смять, как кусок исчирканной бумаги. Чёртова совесть, отчего-то жившая и здравствующая, не позволила.