Мое счастливое детство - стр. 6
Напротив храма Никиты Мученика – вход в сад имени Баумана – это большая усадьба, огромный старый парк. Один вход – со стороны улицы Карла Маркса, другой – со стороны Новой Басманной.
Пожалуй, все свои детские годы я провел в этом саду. В центре сада были три примечательные вещи – фонтан и над ним женщина с веслом (фонтан никогда не работал), большой холм с гротом наверху и напротив грота – памятник революционеру Бауману. Зимой большую часть дорожек заливали и был чудесный каток с разноцветными гирляндами лампочек и музыкой с традиционной песней Леонида Утесова: «Затихает Москва, стали синими дали…» Это значило, что каток и сад закрываются и нужно стремительно еще мчаться, как будто и не накатался. Грот, кстати, всегда использовался посетителями как отхожее место.
Еще с довоенных времен я помню, как в этом саду бойцы копали окопы, ставили пулеметы, выполняли какие-то команды. Шел 1940 год, и няня наставительно мне объясняла, что все должны уметь стрелять и прятаться. «И я?» – «Ну, ты, ты еще маленький. Еще успеешь напрятаться от етой жизни», – и она чему-то вздыхала.
Немного еще вниз, и вот на правой стороне появляется большой восьмиэтажный дом № 20. Он был построен на месте табачной фабрики Бостонжогло. За этим новым домом многие годы стояли два двухэтажных барака, бывших когда-то складами для сушки табака.
Потом их превратили в жилые бараки. В одном из них жил мой дворовый приятель Витька.
Витька был интересен тем, что был весь «синий», то есть покрыт татуировкой от шеи до пяток. Все мыслимые и немыслимые надписи: на ягодицах – мышь и кошка, на ногах надписи, которые мне очень нравились: «Они устали». Однажды в бане я поинтересовался, когда и зачем он все это наколол. «Да по глупости, – отвечал Витька, – когда был на малолетке»[3]. – «А за что сидел?» – «Да в детстве зарезал пацана в саду Баумана».
Не вся, значит, идиллическая картинка, которой мне представляется наше детство. Уже после войны мы, дети дворов, были в миллиметре от уголовного действа. А как иначе? Половина ребят в доме № 20 – сидела, другая половина – готовилась сесть. О, романтика тюрьмы. А те, кто уже вернулся: с наколками, с фиксами, в клешах, в малокозырках. Поневоле стон зависти у многих из нас раздавался: а вот мы еще не успели, еще не воровали, еще не сидели.
Но вернемся к месту моего детского проживания.
Дом на самом деле был хорош. Мы получили какую-то жилплощадь, и теперь папа каждое воскресенье собирал застолье. Уже во взрослом состоянии я написал: