Мое чужое сердце - стр. 2
Прежде всего, я единственный ребенок. А еще, хотя ей выпало столько же, сколько и мне, маме необходимо привыкать к мысли о том, что она меня потеряет, но ей пока не удалось добиться в этом успеха. По ее словам, это потому, что она – мать, а у меня и вправду нет другого выбора, как верить ей. Самой-то мне откуда знать? Я не мать и никогда ею не стану, если только не усыновлю кого-нибудь. Моему сердцу ни за что не перенести рождение ребенка.
Мне повезло, что хоть до сегодняшнего дня дотянула.
На тот случай, если вы совсем не знаете испанского, Вида означает «жизнь». Понимаете? Для мамы это еще одно доказательство, что ее ребенок будет жить. И не то чтобы мы были испанцами. Вовсе нет. Но, мне кажется, назвать единственную дочь «Жизнь» или «Живая» немного странно. Даже для нее.
Мама любит поруководить, хотя я не думаю, что она это осознает. Я ей и не говорю, потому что у нее и так куча проблем, а я не уверена, нужно ли добавлять еще и это поверх всего остального.
Но нашим маленьким мирком она правит очень твердо.
Это забавно, потому что… Ну, объяснить, почему смешно, трудно. Но если бы вы увидели маму, то сразу бы поняли. У нее рост около четырех футов и десяти дюймов (она уверяет, что пять футов[1], но это полная ложь), щеки, словно красные яблоки, и широкая улыбка, что делает ее похожей на одного из эльфов в свите Санта-Клауса. Если у Санты есть эльфы-девочки. Короче, по внешнему виду мою мать никак не причислишь к властным особам.
Но она держится молодцом.
О моем по-настоящему добром друге Эстер
Эстер когда-то была в концлагере.
Бухенвальде.
Когда я произношу «Бухенвальд», выходит иначе, чем когда это выговаривает Эстер. Она, хоть и живет в нашей стране уже больше шестидесяти лет, все равно говорит с очень заметным немецким акцентом. У большинства людей акцент уже через несколько лет пропадает, но Эстер все еще от него не избавилась. Значит, он ей еще зачем-то нужен. Когда она произносит «Бухенвальд», «х» у нее – какой-то замысловато-шипящий (у меня так ни за что не получится, если я попробую, а я пыталась), и во второй части слова звук «в» выходит резким, и никакого мягкого знака нет.
Когда Эстер была в моем возрасте, она находилась в Бухенвальде.
Сейчас она очень старая. Сколько ей, я не знаю. Она не говорит. Но возраст можно предположить, основываясь на том, когда союзники освободили лагеря (я ловко обращаюсь с интернетом, поскольку много времени провожу дома, и это то, что я могу делать, не вызывая ни у кого беспокойства или желания убеждать меня быть осторожнее), потом решить простую арифметическую задачку, и получится, что Эстер должно быть никак не меньше девяноста.