Мне уже не больно - стр. 66

Но я знаю, что она никогда не даст мне этого шанса. Лана не доверяет мне. Ей, возможно, даже страшно привязываться. Хотя, скорее всего, ей просто все равно. Она не видит во мне никого важного. Я для нее – пустое место, и все мои фантазии о том, что мы могли бы стать ближе, разбиваются о ледяную реальность. Я лишь ребенок, которого она терпит рядом с собой.

Я снова смотрю на нее. Лунный свет пробивается сквозь окно, мягко окутывая ее лицо, и от этого она кажется еще более далекой, недосягаемой. Ее бледное, почти призрачное лицо кажется острым, как у изваяния. Прикрытые веки сжимаются, и ее губы тихо дрожат в бессознательных постанываниях. Она страдает, это видно, даже когда она спит. А я? Я сижу рядом, как тень, не способная ничего изменить.

Моя рука сама собой тянется к ней, и вот я касаюсь ее плеча, осторожно, почти робко. Ладонь дрожит, но я сжимаю ее плечо чуть крепче, надеясь, что она хоть как-то отреагирует, что хоть на мгновение она почувствует мою поддержку. Она замерла на секунду, но тут же вернулась в свое безмолвие. Больше никакой реакции. Как будто меня здесь и нет.

– Переждем эту ночь, как-нибудь, – прошептала я, не зная, обращаюсь ли к ней или к самой себе. – Рассвет все равно наступит.

Но все, что я чувствую, – это тяжесть. Она не исчезнет ни с рассветом, ни с тем, что я рядом. Лана останется такой же далекой, а я – такой же никчемной в ее глазах.

Проснулась я от какого-то непонятного шума. С трудом открыла глаза, пытаясь понять, что происходит, и обнаружила, что лежу под ворохом вещей, как будто меня накрыли одеялом из старых блузок и юбок. Шея ныла, словно я провела ночь в самом неудобном положении на свете. Я медленно повернула ее из стороны в сторону, хруст позвонков стал единственным звуком, который как-то отвлек меня от ощущения странности этого утра.

В голове еще не улеглись мысли о том, где я и что происходит, когда мой взгляд упал на фигуру Ланы, матующуюся по комнате. Она двигалась от шкафа к кровати, нервно передвигая вешалки, ворошила вещи на полках, бросала что-то на кровать, при этом что-то бормоча себе под нос. Я смотрела на нее, не до конца понимая, что вообще происходит. Она то прикладывала майки к себе, то бросала их на кровать со словами:

– Это тоже мечта любой мусорки! И это кал!

Все, что, по ее мнению, заслуживало быть "в мусорке", летело на кровать. Какая-то бессмысленная суета, но в ее движениях было что-то увлеченное, почти лихорадочное. Иногда она останавливалась перед зеркалом, прикладывала к себе вещи, критически рассматривала отражение, выносила вердикт и снова возвращалась к своим поискам.