Мне приснилось лондонское небо. В поисках мистера Дарси - стр. 22

Вернувшись домой, Арина застала отца за чтением газеты – последние тридцать лет он упорно придерживался привычки каждый вечер читать «Известия», хотя и времена изменились, и известия тоже. Отец считал себя ярым патриотом и не хотел менять родной посёлок ни на какую заграницу. Даже на сытую Германию, куда уже перебралась почти вся родня жены и давно звала его к себе. Он пару раз навестил уехавших родственников, с удовольствием поездил с ними по стране, выпил бочку пива и съел пуд сосисок, но переезжать отказался. Слишком прочное положение у него было в своей стране, чтобы бросить всё ради другой. Он любил поговаривать, что в Краснознамённом он – почётный человек, что его каждая собака знает, а что он будет делать там, в Германии – в автомастерской работать? Здесь, в Краснознамённом, Михаил Федорович был квалифицированный инженер, и сидеть на социальном пособии в чужой стране ему было стыдно. И становиться неквалифицированной рабочей силой тоже стыдно. А ещё отец страстно любил свой маленький зачуханный Краснознамённый, и ему неловко было в этом признаваться. Он любил его самозабвенно, как немеркнущее воспоминание о своём безоблачном советском детстве. Он знал здесь каждую берёзу, и с каждой улицей у него было связано своё воспоминание. В этом озере он купался ещё мальчишкой, тайком сбегая от матери, а возле спасательной вышки сломал ногу, врезавшись в неё на велосипеде с разгону, а в этом пруду выловил своего первого в жизни щурёнка, а на эту площадь ходил на Первое мая с разноцветными шарами, и теперь расстаться с Краснознамённым было выше его сил. Если бы ему пришлось покинуть посёлок, наверное, ему было бы всё равно куда ехать, хоть в ту же Германию. Но бросить ради Германии Краснознамённый он не мог, как не мог предать своё детство. «Немецкая колбаса» не смогла перевесить этой чисто русской ностальгии по берёзам и по лягушкам, квакающим в пруду.

Мама, Эмма Фридриховна, окончила факультет иностранных языков в Свердловске. Во времена её молодости поступить на бюджетное отделение иностранного факультета было так же утопично, как сейчас. Но даже при блатной советской системе приёмная комиссия ничего не могла сказать против прекрасного немецкого языка. Любой ученик знает предмет хуже учителя, но если немецкий – твой родной язык, сложно завалить тебя на экзамене. Можно было бы попробовать на сочинении – но у Эммочки Фогельзанк была золотая медаль, и до сочинения дело не дошло. Скрепя сердце, поставили отлично за устный немецкий и приняли на престижный факультет, на немецко-французское отделение. Студенты на инязе считались золотой молодёжью во все времена, и они были единственными, кому удавалось избежать распределения. Замуж за иностранцев, как нынешние выпускницы, они тогда не выходили, но по окончании института через сеть знакомств устраивались переводчиками на заводы и в крупные фирмы. Эммочка Фогельзанк связей не имела, да и не хотелось ей скрываться от государственных обязательств. Честно поехала по распределению в неизвестный Краснознамённый, честно отработала преподавателем немецкого тридцать лет. Сначала были намерения куда-то вырваться, но куда – не придумала. Разлетевшиеся по Союзу подружки звали в Свердловск, Куйбышев, Ленинград, обещали помочь с трудоустройством, но тогда Эмма уже вышла замуж, у неё появилась маленькая Аришка, и срываться с места казалось рискованным шагом. А потом свёкор, заведующий отделом кадров на заводе, выбил для них отдельную квартиру в центре, показав возможности своих связей, и Эммочка впервые поняла смысл поговорки о том, что лучше быть первым на деревне, чем вторым в Риме. Живя в просторной сталинской квартире с окнами на центральную площадь, она поняла, что ехать на комсомольские стройки ради подвигов и великих свершений нет больше необходимости. Всё-таки она была немкой, а комфортный дом и налаженное хозяйство привлекает немцев больше, чем жажда великих свершений, свойственная непостижимой русской душе.