Младшая сестра Смерти - стр. 6
Давненько я не видела мертвых. С тех пор как Лизку убило опорой ЛЭП. Сравнивать соседку и Лизку, конечно, неправильно… хотя, с другой стороны, почему? И тогда, и сейчас произошло одно и то же: была жизнь, а теперь ее нет. Фьють – и вылетела. Легко, безвозвратно.
В носу и глазах начинает пощипывать. Нет, Грипп, давай-ка без слез. Провожу дрожащими пальцами по предплечью, раз, другой. Не до крови, но ощутимо. Кажется, отпускает.
Из крана льется злое шипение, но не вода. Я закручиваю вентиль и прижимаюсь лицом к овальному зеркалу над раковиной. Щеки впитывают блаженную прохладу.
– Пожалуйста… пожалуйста, – шепчу я, оставляя на отражении облачко мути, – пусть она умерла не из-за меня.
«Ты Беленькая?» – всплывает в памяти.
Я отстраняюсь от зеркала. Парень-птица. Он живет тут? Или навещал Нонну Юрьевну? Он ушел, когда она еще была жива?
Внутри покалывает беспокойство. Побежать вниз, рассказать про парня полицейским? Отражение хмурится и качает головой. Лимит «мне есть до этого дело», похоже, исчерпан. Не хочу ломать комедию, изображать Нэнси Дрю или, что еще хуже, неравнодушную гражданку. Старушка умерла, ей не помочь. Парня, если он причастен к ее смерти, полиция пусть ловит сама. А я тут ни при чем.
Ни при чем.
Ни при чем!
Если повторю десять раз, поверю?
Чтобы отвлечься, я иду осматривать бабушкину квартиру.
Исследование чужого жилья – а мамину маму я совсем не знала – действительно помогает забыться. Будто шастаешь по эскейп-рум[4] в поисках ключей и подсказок. Ищешь ответы на вопросы, которые подкидывает пространство. О чем грустит громадина резного буфета? Какие тайные послания сжигали в печи, притаившейся в углу глянцевым зеленым драконом? Что изображено на темной-темной картине, висящей в темном-темном углу: кочан капусты и пять морковок или отрубленные голова и пальцы?
Квартира бабушки – совсем не то, что представляется, когда слышишь слова «квартира бабушки». Никаких бесконечных ковров, бессмысленных сервантов, зачерствевших ирисок и круп с жучками. Никакого ненужного барахла, скопленного за годы одиночества. Минимум мебели, в основном антиквариат. Минимум вещей, но каждая из них – сокровище: латунный подсвечник, зингеровская машинка на изящных чугунных ножках, одинокая чашка, увитая золотистым узором, с печатью внизу: Imperial Porcelain St. Petersburg.
Местное квартирное время явно отстает от общемирового. А может, оно и вовсе давно застыло – муравчиком в янтаре. Следов современности не наблюдается. Да что там современности! Советского Союза – тоже, если не считать холодильник «Москва», гладким пломбиром белеющий на кухне. В квартире царит девятнадцатый век. Ну может, начало двадцатого. Даже телика нет, что для жилища одинокой старушки вообще нонсенс.