Мизеус - стр. 6
– А сейчас мы с тобой вот что сделаем с темой, – мягко произнесла она. – Мы не просто ее сыграем. Мы ее проинтонируем.
Речь Анны также была проинтонирована отработанными годами доверительной нежностью и строгостью.
– Представь торт. Булочник испек торт и теперь сверху украшает глазурью. Листики, розочки, завитки. Это все и есть интонация. Можно говорить монотонно. Бу-бу-бу-бу-бу-бу. А можно с интонацией. Точно так же и музыку можно сыграть без интонации, – тонкие музыкальные пальцы без малейшей эмоции прогулялись по клавишам. – Все. Просто ноты. Ноты без глазури. Скучно, безжизненно. Ни завитков, ни розочек. А могу сыграть вот так.
Пальцы вспорхнули, и комнату залило живым, веселым звуком.
– Или даже так…
У Мартина дернулись плечи, и он строго взглянул на свои ноги, опасаясь как бы те не выскочили на середину комнаты, не пустились в пляс.
– Есть разница? Смотри, никаких опознавательных знаков в тексте нет. Мы видим длинное легато, небольшие подчеркнутые акценты на отдельных нотах в правой руке, нет софорта и нет никаких сигнальных столбиков. Но что у нас есть? У нас есть свой художественный вкус. У нас есть чувства. И мы используем их, чтобы эту тему проинтонировать.
Мартин послушно интонировал тему, а на улице раздался шум перфоратора.
Только обживешься, думала Анна, расслабишься, возрадуешься, какая приятная, спокойная началась жизнь, как повезло с местом, домом, соседями. Нет! Снова перемены. Даже в такой глуши, как этот тишайший Бржецлав, жизнь не стоит на месте. Анна закрыла окно. Что он там сверлит, этот смешной сероглазый гробовщик? Образ Бруно ненадолго занял ее мысли, и она несколько секунд задумчиво смотрела на свою руку.
К Мартину Анна относилась бережно, жалела его. Ей всегда было жаль послушных детей. Она считала, что Каролина его чрезмерно нагружает и опекает. Эти современные мамаши совсем посходили с ума. Мальчишка с детства занимался немецким, куча каких-то у него кружков и секций, теперь еще и на музыку отдали. А он всего этого не любил, ни немецкий, ни музыку, но молча терпел, не хотел расстраивать мать.
– Котика погладить можно? – спросил Мартин, едва было объявлено о конце занятия.
– Конечно, можно.
Уроки Мартина заканчивались одинаково. Он шел в кухню, брал кота на руки, терся щекой о густую кошачью шкуру, прижимался лбом к загривку, потом кот из рук выскальзывал, парень распластывался с ним на полу, что-то бормоча в кошачье ухо. Кот терпеливо принимал ласку. Затем Анна мягко говорила, что уже пора, и после третьего напоминания, сердито зыркнув на нее, Мартин нехотя поднимался.