Мизерере - стр. 7

– А сам играешь на каком-нибудь инструменте?

– На пианино.

– Нравится?

– Не очень.

– А что тебе нравится?

Новое пожатие плечами. Они сидели на кухне, под приходской конторой. Другие дети ждали рядом в библиотеке. Армянин перешел к хронологии событий.

– Куда ты пошел после катехизиса?

– Во двор. Играть.

– Во что?

– В футбол. Ребята мяч принесли.

– Ты не возвращался в церковь?

– Нет.

– А к месье Гетцу не заходил?

– Нет.

– Точно?

– Я не подлиза.

Мальчишка произнес это хриплым голосом, слишком серьезным для своего возраста. В белой рубашке, свитере с крупным узором и вельветовых брюках, он был ниже остальных на целую голову. Образ пай-мальчика завершали большие очки. Однако в нем чувствовался скрытый вызов, желание избавиться от ярлыка маменькиного сынка. Он то и дело ежился, будто свитер кололся.

– Какой у тебя размер обуви?

– Не знаю. Вроде тридцать шестой.

Возможно, ему следовало действовать иначе.

Изъять каждую пару «конвертов». Подписать их. Пронумеровать. Сдать криминалистам для исследования. Но полагаться на это нельзя – испуганный ребенок мог и вымыть кроссовки. А главное, для такой процедуры у него не было полномочий.

– О'кей, – сказал он. – Можешь идти.

Мальчишку как ветром сдуло. Касдан взглянул на свой список. Первый мальчик, Бриан Зараслян, оказался более разговорчивым. Спокойный коротышка девяти лет от роду. Выслушав его, Касдан пометил в нижней части карточки: нет. Со вторым, Кевином Дадаяном, одиннадцати лет, пришлось повозиться. Массивный, широколобый, черные волосы пострижены почти под ноль. На вопросы отвечал односложно. Но никаких признаков смятения. Нет.

В дверь постучали. Вошел четвертый парнишка. Долговязый, растрепанный. Узкая черная куртка, белая рубашка, разметавшая по плечам концы воротника, похожие на два бледных крыла. Вылитый лидер рок-группы.

Давид Симонян. Двенадцать лет. Живет в Шестом округе, улица Ассас, дом двадцать семь. В пятом классе лицея Монтеня. Альт. Тридцать седьмой размер.

– Ты ведь сын Пьера Симоняна, гинеколога?

– Ага.

Касдан был знаком с его отцом, принимавшим пациенток в Четырнадцатом округе, на бульваре Распай. Спросив, как дела у отца, он замолчал, краем глаза наблюдая за мальчиком и пытаясь уловить хотя бы отзвук, тень страха. Ничего.

Попробовал зайти с другого конца:

– Месье Гетц был симпатичный?

– Ничего себе.

– Строгий?

– Да так. Он был… – мальчик задумался, – как его партитуры.

– В смысле?

– Говорил как робот. Вечно одно и то же. «Тяни ноту», «держи дыхание», «четче» и все такое… Он нам даже баллы ставил.

– Баллы?

– Ну, за пение, за то, как стоишь на сцене, за осанку… Записывал после каждого концерта. А на фига они нам?