Миссия пролетариата - стр. 64

Но тем самым как раз подтвердилось, что наука независима и объективна именно в частностях (так же как и, например, кантовская этика), а в своей стратегической задаче она вольно или невольно подчиняется классовому интересу, господствующей форме социального заказа – и эта подчиненность в свою очередь влияет на порядок деталей. Одно дело бескомпромиссная позиция Николая Федорова, Александра Богданова, Розы Люксембург или академика Марра, и совсем другое – мозаичность и конформизм, например, Хабермаса и целого сонма частичных теоретиков, всегда готовых продать свое умение любому заказчику. Отсоединение классовой воли от бытия науки нанесло вред обеим сторонам: пролетариат отчасти потерял себя, помутнение классового сознания способствовало дезориентации коллективного тела, и без того подвергшегося суровым историческим испытаниям, а наука, лишившись сверхзадачи, потеряв командировочное удостоверение (Николай Федоров, как известно, рассматривал сословие ученых в качестве особо подготовленных людей, отправленных в долгосрочную командировку), была вновь приватизирована и собрана уже как частокол микрозадач, как производительная сила наука подверглась распылению.

На этом следует остановиться подробнее. Обыденное сознание восхищается успехами науки, сами ученые пребывают во внутреннем сознании своего величия, однако с позиций материалистического понимания истории хорошо видна сумма потерь: множество рутинных площадок, вытоптанных от топтания на месте, и заброшенные магистральные направления, с которых сорвали указатели. Мы видим, какую роль играло пусть даже кратковременное подключение воли исторически восходящего класса и к какой заброшенности приводило отключение. Прекращение исследований Альдини, перерыв исследовательской работы ЛОТР, роспуск передовых научных учреждений Советской России – все это можно рассматривать как своего рода контрреволюцию. Тем не менее множество текущих открытий, совершенных впоследствии советской наукой, было обусловлено моментом исторического подключения классовой воли, как раз флуктуация этой воли (социального заказа) и обеспечивает смену парадигм в смысле Томаса Куна.

Если сравнить два проекта, два первоисточника парадигм – проект общего дела и проект Всеобщего потреблятства, отличия будут видны невооруженным глазом, несмотря на то что оба способны мобилизовать немалую движущую силу. Мания потребления несет за собой обожествление объективаций, тиражирование инерционных, внутренне коррумпированных структур образа жизни. Не менее существенны и последствия для искажения науки – не в смысле подтасовки фактов, святость факта как раз сохраняется, а в смысле своеобразной методологической онкологии, неконтролируемого растекания фронта задач, когда господство того или иного направления определяется случайными флуктуациями. Конечно, заказ со стороны правящей силы существует, но поскольку эта сила сегодня слепа и разделена в себе, в отличие от зрячей воли пролетариата, она ориентирует науку на производство безделушек – так же как и экономику в целом. Поэтому «головокружительный успех» науки в ХХ столетии с позиций материалистического понимания истории выглядит далеко не столь головокружительно; общая установка марксизма на социальную критику не промахивается и в этом случае. Итоговый критический вердикт таков: успехи в деле перепричинения природы достаточно скромны, ученое сословие нуждается в новой формулировке командировочного задания. То есть классовая критика в той мере, в какой она возможна сегодня, когда переходящее знамя пролетариата не передано по эстафете истории и валяется в пыли, констатирует, что инструмент науки затупился, а воля к истине стала предметом торга. Причем по отношению к сегодняшним ученым все более справедливы слова Лукача, сказанные в адрес буржуазных журналистов: их умение базируется на хорошо усвоенных и эффективно применяемых навыках, на знании и профессионализме, но при этом легко отчуждается подобно любому другому товару