Мишель Платини. Голый футбол - стр. 27
– Этот несчастный олицетворял всех остальных, все жертвы. До «Эйзеля» он был одним из многих, которыми меня одарила судьба и от которых я получал письма и фотографии. И вдруг в его образ облачилась трагедия. И мое чувство вины.
– Помимо этого лица вас преследуют два воспоминания, связанные с событиями, которые предшествовали матчу.
– Да, два основных воспоминания. Во-первых, крайне обрывочное восприятие событий. Все, что находится за пределами поля, как будто в тумане. И эта внешняя жизнь сталкивается с нашей внутренней жизнью, раздевалкой, матчем, задачами, инструкциями, концентрацией, молчанием. Что это за матч и что происходит? Затем, приказ играть, порой идущий вразрез с нашим собственным нежеланием играть, когда нам сообщают, что один, два, возможно, три человека погибли. Некоторые из нас окончательно решили играть, не потому что речь шла о нашей профессии, а потому что она шла о нашем долге, если мы хотим избежать вспышки недовольства на стадионе, а может, и во всем городе. Именно в таком свете Жак Жорж, президент УЕФА, представил нам события. Мы начали играть этот матч «первостепенной важности» как будто во сне. Не осмотревшись толком. Сразу же в полную силу, жестко. Тактическое и ментальное противостояние, которого можно было ожидать от двух команд, давно готовых столкнуться в рукопашной. Начатый как во сне матч постепенно заставил нас вернуться в «нормальное состояние».
– Начатая по приказу игра в какой-то степени обрела первоначальную свободу. И свои ритуалы.
– Если вы намекаете на эпизод пенальти, то да, подготовка, исполнение и торжество после забитого гола для нас, для меня, – все это элементы более или менее механизированного ритуала. Как и забвение некоторых внешних обстоятельств.
– И природа подобного забвения является предметом изучения психиатра.
– Начиная с вопроса: было ли это осознанное или бессознательное забвение?
– То есть?
– Хотел ли я «отомстить» болельщикам «Юве»? Несмотря ни на что, на одно мгновение, всего одно мгновение, воспользоваться просветом на темном небе Брюсселя? Преодолеть трагедию, похитив у нее один миг, лишенный драматизма? Доказать, что игра сильнее смерти, возвращаясь к словам философа? Было ли у меня время хотеть? И чего именно я хотел?
– Вы немного поплакали об этом в жилетку Маргерит Дюрас несколько месяцев спустя.
– И что же я сказал Маргерит?
– «Когда я забиваю пенальти, я испытываю счастье, футбол в какой-то степени спасает меня от человеческих несчастий».
– Если бы я по ее просьбе не превратил это в личное дело и если бы я сказал Маргерит: «Футбол спасает НАС», это не было бы хуже. Но это тоже ничего бы не изменило. Скоро уже исполнится тридцать лет с тех событий, но для меня не все еще ясно. И, возможно, никогда не станет ясным. Зато тридцать лет спустя, если бы мне пришлось снова поступить так же, я бы этого не сделал. Я даже не стал бы ждать тридцать лет, тридцати секунд вполне бы хватило.