Мир в ладони - стр. 47
Если бы ты знал, чего мне стоило дождаться подходящего момента! Я даже начал бледно себя вести. Охотник не должен привлекать излишнее внимание, когда выслеживает дичь, а должен разведать каждый ее шаг, привычки, слабые стороны, прежде чем изничтожить.
Отдаю должное: дичь моя только больше разжигала во мне ненависть и жажду расправы. Она откровенно провоцировала меня. Жалостливые взгляды. Там – пряник, тут – поклончик. Взбесила, думал, не удержусь. Но… как же там было? Ах, да!
Пришел Яблочный Спас и меня спас!
Бабка по праздничному обыкновению укатила на какое-то фамильное сборище, поручив заботу обо мне мамушкам и гувернеру. Мусье Жак тут же избавился от меня, без колебаний, как и положено бывшим военным. Усадил в библиотеке, подал первое, что не сумело спастись, – кажется, это был Вольтер, – и бросил вскользь:
– Дитя, буть послушен, аки прилежен. Веди себя достойно. Но лучше тихо.
Сам, громко зевая, отправился поработать часок-другой в каморку. Целых два раза провернул ключ в замке. А безмужние мамки, думая, что за мной приглядывает «этот подлый француз», раньше того удалились на вдовью половину, чтобы всем вместе головосклоненно помолиться до следующего чаепития.
Так пришло мое время. Время игры.
Знаешь, что не устраивало меня в прежней шалости? Я был мал тогда, строгий анализ событий давался мне с трудом, но спустя пару лет я сумел распознать ошибку.
Игра – как церковное Таинство. Никого нельзя посвящать в подробности игры, и знать, игра это была или судьба так распорядилась, тоже никто не должен. Закон такой, понимаешь? В прошлый раз все произошло некрасиво: многое осталось на виду. Теперь требовалось иначе. Именно требовалось! Я вырос, и спрос с меня стал другой.
Ты опять ошибешься, если решишь, что это я для бабки расстарался все скрыть, или для окружения ее. Думаешь, испугался разговоров или наказания? Нет. Я знал, что неуязвим перед другими. Мне не было дела до подобных мелочей: ни репутация, ни будущность, ни страх прослыть безумцем не имели власти надо мной. Я страшился собственного несовершенства перед лицом чего-то иного, куда большего, чем все человеческие нормы. Но ты и сам во всем скоро убедишься. Сейчас не о том.
Пока, по моему приказу, в детскую подали чай с яблочным пирогом, конфеты – все на дорогом фарфоре (ну, знаешь, такой обычно запирают в шкафу и пересчитывают только после торжественных приемов или по требованию хозяина). Я заранее стянул одну чашку и хорошенько припрятал.
Когда накрыли на стол и подали угощения, я отправил прислужника во славу Божию отмечать праздник, а сам втайне, зазвал к себе Улиану. Видел бы ты лицо этой блаженной, когда она вошла в детскую, а там: нарядный стол, сахарные угощения, французские вышитые салфетки, фарфор – и все это от ее любимого белокурого ангелочка!