Мир творческой личности. Опыт научной рефлексии - стр. 24

»55. И творческий человек характеризуется тем, что он сам выбирает свой путь, сам готов ответить за свой выбор.

Р. Мэй56 считает, что наивысшее из всех видов мужества – это мужество творчества. Если нравственное мужество способствует уничтожению зла, то мужество творчества, наоборот, направлено на создание новых форм, новых символов, новых принципов. «Все мы стремимся приспособиться к этому безумному миру, – пишет Р. Мэй, – и безумной жизни. Мы отчуждаемся от собственных глубоких, истинных чувств, а если вдруг испытываем эти чувства, мы стремимся скрыть их, – считает Мэй. – Другое дело художник, он живет своими чувствами, глубоко переживает их»57.

Творчество требует мужества, считает Мэй, – мужества восстания против авторитета, мужества иметь мнение, взгляд, образ совершенно иной, чем традиционный в обществе. И здесь заключается следующий парадокс: в результате будет вознагражден не тот, кто придерживался строгих канонов религиозных, социальных, а награды удостаивается бунтарь. Сократ был бунтарем, и за это его приговорили к смерти, Иисус был бунтарем, и за это его распяли, Джордано Бруно имел собственный взгляд на природу вещей, и за это его сожгли. Эти люди, как и сотни других, подверглись остракизму своих современников, но последующие поколения их уважали и почитали тот творческий вклад, который они принесли в развитие культуры. И то, что творцы не всегда казнятся, не меняет дела: их наказывают боги болезнями, нищетой, отчуждением людским, недаром же мы считаем, что гений и безумие – предметы очень близкие.

Рассмотрим пример нобелевского лауреата в области литературы Германа Гессе – немецкого писателя, поэта становления. Он с раннего детства принял решение стать поэтом и сразу же встретил сопротивление в лице учителей и родителей:

«Я родился под конец Нового времени, незадолго до первых примет возвращения средневековья… Я был ребенком благочестивых родителей, которых любил нежно и любил бы еще нежнее, если бы меня уже весьма рано не позаботились ознакомить с четвертой заповедью. (Почитай отца и мать!) Горе в том, что заповеди, сколь бы правильны, сколь бы благостны по своему смыслу ни были, неизменно оказывали на меня худое действие; будучи по натуре агнцем и уступчивым, словно мыльный пузырь, я перед лицом заповедей любого рода всегда выказывал себя строптивым, особенно в юности. Стоило мне услышать «ты должен», как во мне все переворачивалось, и я снова становился неисправим. Нетрудно представить себе, что свойство это нанесло немалый урон моему преуспеванию в школе.