Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни - стр. 14

12. Inter pares[9]. В царстве эротических качеств, похоже, происходит полная переоценка. В эпоху либерализма, вплоть до наших дней, женатые мужчины из приличного общества, которым их оберегаемая благовоспитанная и правильная супруга слишком мало могла предложить, возмещали недостачу за счет женщин творческих профессий, богемных дам, кокоток и «милых девочек»{28}. С рационализацией общества эта возможность нерегламентированного счастья исчезла. Кокотки повывелись, «милых девочек» в англо-саксонских странах и других оплотах технической цивилизации отродясь не водилось, а творческие дамы и паразитирующая на массовой культуре богема столь полно пропитались разумом этой культуры, что тот, кого манила их анархия и свободное распоряжение собственной меновой стоимостью, рисковал однажды проснуться обремененным обязательством если не взять девушку в ассистентки, то по меньшей мере рекомендовать ее знакомым киномагнатам или писакам. Единственно, кто еще способен позволить себе нечто вроде безрассудной любви, это те самые дамы, уходя от которых, мужья когда-то захаживали в «Максим»{29}. Хотя они наскучили собственным мужьям (причем по вине последних) на столько же, на сколько им наскучили их матери, они во всяком случае в состоянии дать другим то, в чем им все отказали. Давно уже фригидная либертинка представляет бизнес, а благовоспитанная и томительно и неромантично соблюдающая приличия дама – сексуальность. Так, в конце концов, светские дамы обретают честь в бесчестье в тот момент, когда не существует больше ни света, ни дам.

13. Защита, помощь и совет{30}. В эмиграции всякий без исключения интеллектуал – «человек поврежденный», и хорошо бы это ему самому осознать, если он не хочет, чтобы ему растолковали это в изуверской форме за плотно закрытыми дверями его собственного самоуважения. Он живет в окружении, которое останется для него непостижимым, даже если он отлично разбирается в профсоюзных организациях и правилах уличного движения: он вечно сбит с пути. Между воспроизведением собственной жизни в условиях монополии массовой культуры и содержательно-ответственным трудом существует непримиримый разлом. Его лишили языка и исторического измерения, из которого черпала силы его познавательная деятельность. Изоляция всё более усугубляется по мере того, как множатся всякого рода устойчивые и политически контролируемые группы, подозрительные к своим и враждебные к тем, кто носит клеймо чужого. Отводимой чужим доли социального продукта явно не хватает, и это толкает их на путь безнадежной вторичной конкуренции между собой посреди конкуренции всеобщей. Всё это на каждом единичном человеке оставляет свои отметины. Тот, кого обошел стороной позор непосредственной унификации