Миллионщица - стр. 13
Мать стояла у пылающей грубки, варила вечное свинячье пойло, пекла блины. При виде вошедшей дочери, всплеснула руками:
– Ой, доченька, как сердце чуяло, блины вот затеяла. Старый изругал – только и возишься у плиты целыми днями, лучше бы отходы перемолола. Осерчал, ушёл прицеп ладить. И на кой он ему сейчас сдался, чёрту старому.
– Я, мам, не одна, с другом приехала, – сообщила дочь, освобождаясь от верхней одежды.
Мать покачала головой.
– За сорок тебе уж…
– Ну, оставим, надоело, – Клавдия, сжав ладони коленями, села у стола, сердясь на себя за прорвавшееся раздражение, не только не соответствующее настрою предстоящего разговора, но способного помешать ему. Мать сама заговорила на нужную тему.
– Ну чо, про мясо-то узнала? Отец по десять раз на дню вспоминает, каки-то запчасти к «Москвичу» нужны. Да ты, поди, голодная, – мать засуетилась, оставила стряпню. – Попей вот простокиши да блинков парочку возьми. Испекутся все, с маслицем потомлю, тогда и сядем. Покушай пока. Друг-то твой иде есть?
– Отцу остался помогать.
Повинуясь материнским уговорам, Клавдия выпила стакан простокваши с блином. В двухведёрном чане забулькало, из-под крышки плеснуло на плиту, и, оставив еду, Клавдия помогла матери снять с плиты варево.
– С мясом плохо, – сказала громко и твёрдо, возвращаясь на место. – Куда ни ткнись – кругом одни кавказцы, кого хотят, того и творят. Я вот чего надумала – участок под застройку в Мысках взяла. Хочу дом построить, скотину развести. А квартиру Витюшке отдам. Вася вот в мужья набивается.
– Ну и чо ты?
– Да не знаю, не решила ещё.
– Он как, – мать тревожно, с боязливостью, опасаясь вызвать гнев дочери, глянула на Клавдию, – пьющий, нет?
– Да кто сейчас непьющий? Почём я знаю. Три дня знакомы. Мужик вроде работящий, помогать взялся, вот за пилой приехали – там тополя испилить надо. Даст отец, нет?
– Да кто его знает, чо у него на уме. Друг твой глянется, так даст. А Витюшка-то как? Не в этом годе заканчивает?
– Да какой в этом? Ещё два года учиться. Двадцать раз одно и то же спрашиваешь. В академке он, ну, отпуск такой у студентов, подзаработать хочет. Я тебе в прошлый раз всё обсказала.
– Ну не серчай, не серчай, памяти никакой не стало, уж ничо не помню. Хоть бы закончил ученье да работу нашёл. Леонид-то вон как мается. Скотину-то где брать будешь? Покупать?
– Не знаю, не думала ещё. Вот стройматериалы закуплю, тогда решу.
– А знаешь чо, – мать смолкла на минуту, сбрасывая со сковороды испёкшийся блин и, поливая на неё половником жидкое тесто, – никого не покупай, Марту нашу заберёшь. Перебьётся старый без запчастей. Ездиит «Москвич», кого ему ещё надо. Осенью свинью заколем – вот и будет ему на запчасти. Мы вот как исделаем, ты не сомневайся, я старому пока и сказывать никого не буду, – и заговорила, перейдя на шёпот, словно опасалась, что находившийся во дворе «старый» может услышать её секреты и воспрепятствовать исполнению тайных планов. – С председателем договорюсь. Он мужик с понятием. На мясокомбинат скотину повезут сдавать, я и обменяю нашу тёлку на коровку, не сомневайся, удойную выберу. Перевешаем, если чо, так доплатим. Сейчас часто скотину сдают, – мать перевернула блин, вздохнула. – Эх-х, и чо делается, чо делается! Последний год наш председатель работает. «Я в рыночные отношения не вписываюсь, – душа не приемлет!» – вот как выражается. Матершинник – не приведи господи, а человек добрый. В других этих, ну, колхозы теперь как называются? Ну, обществах этих, как люди сказывают, начальство пенсионеров понужает, как безродных, а наш – нет. Куда с добром – и отходы даёт, и с сенцом помогает. Бог с ним, пускай матерщинничает. Уйдёт – хлебнём горюшка. Да может, уговорим ещё, приладится к этим «отношениям», будь они неладны. Это ты, Клавдюшка, хорошо придумала, давно пора. Живёшь в панельной коробке, как в клетке. Да вот друг-то твой как? По-серьезному, или так, – старуха хотела сказать «потрахались», да язык при дочери не повернулся молвить срамное новомодное словцо, – да разбежались? Эх-х, изладилось бы у вас, мы бы со всей душой помогли.