Метресса фаворита (сборник) - стр. 62
Аракчеев задумался, после чего взял гербовый лист бумаги и начал писать. Если бы уважаемый читатель зашел теперь за спину Алексею Андреевичу и заглянул в написанное, то смог бы прочитать: «Я одной смерти себе желаю, а потому и делами никакими не имею сил и соображения заниматься… Не знаю, куда сиротскую голову приклонить, но уеду отсюда».
Почему-то вспомнилось, что когда-то, так давно, что лет, лет и памяти нет, отец мыслил сделать из него подьячего. Думал, что его старший сын, выучившись, сумеет снискивать пропитание себе пером и крючками. В чем-то он был прав, Аракчеев действительно больше сидел за письменным столом, нежели на коне. Любое дело требовало догляда, а стало быть, строгой отчетности, никому не доверяя, он привык вникать в мельчайшие подробности, ставя личную резолюцию, как на донесение деревенского головы, так и на рапорта присланные генералами. Впрочем, за всей Россией не углядишь… но попытаться-то можно.
В детстве ему особенно давалась математика, зато все учителя говорили, что каллиграфа из него не выйдет. Директор кадетского корпуса, куда приняли десятилетнего Алексея Аракчеева, генерал Петр Иванович Мелиссино[64] благоволил к юному кадету. Услужливый, исполнительный, послал же Бог ученика! Не нарадоваться! Казалось, нет такого дела, которое, потрудившись как следует, не сможет одолеть понятливый мальчик. Закончив курс обучения, Аракчеев был оставлен в корпусе в качестве учителя математики, а после, согласно приказу цесаревича Павла Петровича, в числе лучших офицеров был отправлен на службу в гатчинскую артиллерию.
При воспоминании о Гатчине Аракчеев заскрипел зубами, ведь именно там он повстречался с красавицей-цыганкой Настасьей Минкиной, столь непохожей на всех прочих девиц и женщин, которых он прежде видел.
Куда ни кинь – все она. О чем ни подумай, о ней подумаешь. Говорят, христианин должен уметь прощать, но как же такое можно простить? Чтобы живую женщину в ее же доме, как свинью на убой… Он вспомнил черные раны, разрубленное горло, изрезанные до костей пальцы… «Не прощу никогда. Нельзя такое прощать!»
Аракчеев поднял глаза на икону Казанской Божьей Матери и размашисто перекрестился. «Знаю, что грешен, но только оставим это покамест». Кроткий лик Богоматери, освещенный тусклым светом лампады, утопал в серебряной блестящей ризе.
Простить это можно, умрут страшной смертью убийцы Настеньки, тогда и наступит время прощать. Только наперво он лично на казни их будет любоваться, смотреть, пока не насмотрится всласть, чтобы не забыть никогда в жизни, чтобы на век вечный запомнить, затвердить, как урок школяр. Вот тогда и можно будет простить да с чистой душой перевернуть еще одну страницу в книге собственной жизни. Но сначала отомстить.