Метод инспектора Авраама - стр. 31
4
В конце концов, он-то и оказался последним среди тех, кто искал. И каким-то неуместным среди участников, которых, если б не он, там и не было.
Зеев проснулся первым. Эли спал. Михаль спала. Он выглянул наружу и посмотрел сквозь жалюзи балкона. Шел уже третий день. Снаружи все тихо, никакого движения. Ни в доме, ни на улице. Двое стариков шли по тротуару, и в руках у них были синие бархатные чехлы с талитами .[6] Где тут в районе синагога, Зеев не знал.
Суббота была ее днем. Вернее, его днем. Днем, когда она может поспать подольше. Не подниматься вместе с Эли. Каждая секунда, когда малыш еще спит, была глотком свободы, секундой сладости. Волнение было огромным. Он еше не переварил произошедшего в последние дни – за час до того, как Зеев это сделал, он еще не представлял себе, на что способен. Странные, противоречащие друг другу чувства бурлили в нем с непривычной силой. Он был настолько переполнен стыдом и гордостью, что, казалось, вот-вот взорвется.
Когда вода закипела и чайник задрожал и закачался, проснулся Эли. Как всегда. Услышав из кухни его рев, Зеев приготовил бутылочку теплого молока, а себе – стакан чая с долькой лимона и коричневым сахаром. Он поднял Эли, и малыш, все еще не очухавшийся ото сна, удивленно взглянул на отца и на свою комнату. Они поздоровались с пятнистым плюшевым щенком, с деревянной лошадкой и с рыбкой, которая плавала от одного края маленького аквариума к другому. А потом мужчина перенес теплое тельце сына в гостиную, уселся в кресло-качалку и стал поить его молоком. Чай остыл.
Вскоре после этого отец посадил сына в коляску и вывез его гулять.
В городе было тихо и пусто.
Зеев пошел своим обычным путем, по улице Гистадрут, направо – на улицу Шенкар и до улицы Соколов, удерживаясь, чтобы не двинуться к дюнам. На случай, если Эли задремлет в коляске, он прихватил с собой роман Макьюэна «На берегу», но тот не задремал. Да Зеев и не смог бы читать. Когда они жили в Тель-Авиве, до рождения Эли, он по субботам выходил утром в кафе. Обычно на Дизингоф, с книгой или с ручкой и тетрадкой. Это были священные часы. Почти единственные часы, когда он не был учителем гимназии, когда мог быть кем-то еще, кем на самом деле хотел быть. И вот с четверга он снова стал кем-то еще – и снова оказался на пороге творчества после почти годичного прозябания.
Когда они вернулись, Михаль уже встала. Она была в халате – сидела в кухне и пила кофе с тостом, намазанным маслом и сливовым повидлом.
– Как все прошло? – спросила жена и тут же вспомнила. – Приходил сосед. Они сколачивают группу, чтобы помочь в поисках.