Метаморфозы. Тетралогия - стр. 187
Тысячи людей одновременно задержали дыхание. Что-то случится; Сашка медленно шла вдоль строя влажных кустов, мимо тополей и берез, мимо старой ивы, мимо рябины с остатками ягод на ветках. А справа от Сашки шла по снегу ее тень, держась за тень коляски, ее проекция на мир слежавшихся водяных кристаллов, длинная, голубоватая, включившая в себя цвет неба.
Предмет и его проекция соединены обоюдной связью. Так когда-то сказал Портнов. Он говорил – «набрасывал», по его собственному выражению, – слова и фразы, порой лишенные смысла, порой банальные донельзя или просто непонятные, Сашка слушала – и забывала…
А сейчас, на долю секунды, она ощутила одновременно – включила в себя, сделала своей частью – все свои проекции.
Ее соседка по парте до сих пор помнила слова, сказанные сгоряча когда-то в мае, в самом конце седьмого класса.
Дерево, которое она посадила четыре года назад, подросло.
В застывшем бетоне у новостройки остался отпечаток ее подошвы.
Она отражалась в маме, в Валентине, еще в сотне людей; она отражалась – неожиданно ярко – в Косте. Она была ночным кошмаром Ивана Конева. Она отражалась в судьбе далекого чужого человека – своего отца, который жил на другом конце города.
И она сама была отражением. Это осознание заставило Сашку распасться на мелкие частицы, а потом снова собраться заново; когда она открыла глаза, прямо перед ней стоял Валентин в расстегнутом пальто, удивленный и злой.
Сашка сняла наушники.
– Сорок минут прошло! Я что, должен за тобой бегать? Его же кормить пора!
Младенец по-прежнему спал, выставив из груды одеял розовый носик. Валентин взял у Сашки коляску и повез к подъезду – торопливо, так что брызги летели из-под колес.
– Только о себе думают, лишь бы плеер послушать, – сказала старушка на скамейке.
Сашка постояла, грея дыханием замерзшие руки. Потом вздохнула, расправила плечи – и поняла вдруг, что крыльев на спине больше нет.
Каждый день она ходила в магазин со списком продуктов. Гладила пеленки. Помогала маме готовить молочную смесь; брат был «искусственником», мама очень сокрушалась по этому поводу, Сашка не понимала, из-за чего сыр-бор. Ну, нет молока, и не надо. Возни не оберешься с этими бутылочками-сосками, но зато кормить ребенка может кто угодно. Валентин, например. Или даже она, Сашка.
Брат не вызывал у нее никаких чувств. Ни умиления, ни раздражения. Она научилась не просыпаться ночью от плача: мама и Валентин «дежурили» по очереди, а вставать к ребенку приходилось каждые три-четыре часа. Это был мир, вращающийся вокруг одного светила, полностью подчиненный младенцу. Мама, не вполне здоровая, ослабевшая, могла думать только о нем. Валентин по макушку ушел в домашнее хозяйство, лишал себя сна и отдыха ради купаний, уборок и стирки; соседки считали, что о таком муже любая женщина может только мечтать.