Место встречи изменить нельзя (сборник) - стр. 77
Даже здесь, в полумраке, я отчетливо разглядел червленую желтую ящерку с мерцающим зеленым глазком.
– Больно надо! Ты же обещал меня еще в прошлый раз упечь? – удивилась Манька очевидной глупости вопроса.
Жеглов отпустил ее руку и встал:
– Да, Маня, это ты, пожалуй, права. На сей раз я тебя точно упеку…
Толпой ввалились в дежурную часть, и Манька привычно направилась вслед за остальными задержанными к барьеру, но Жеглов остановил ее:
– Маня, с тобой у нас разговор особый, идем пошепчемся. – А дежурному крикнул: – Соловьев, проверишь этих пятерых, если в порядке – пусть гуляют. Швейцара не отпускай, мы с ним еще потолкуем про разные всякости. Рапорт тебе мои ребята принесут…
Махнул рукой мне – давай, мол, за мной. Вместе с Манькой мы поднялись на притихший и опустевший второй этаж, пришли в кабинет, не спеша расселись, и Жеглов сказал невзначай, будто случайно на глаза попалось:
– Красивый, Маня, у тебя браслетик…
– Еще бы! Вещь старинная, цены немалой!
– Сколько платила?
Манька подумала немного, взглянула Жеглову в лицо своими кукольными нежными глазками:
– Не покупная вещь-то. Наследство это мое. Память мамочкина…
– Ну-у? – удивился Жеглов. – Маня, ты же в прошлый раз говорила, что матери своей и не помнишь!
Манька сморгнула начерненными длинными ресницами, а глаза остались неподвижными, пустыми, без выражения:
– И чего из этого? Не отказываюсь! Память мамочкину папа мне передал, погибший на фронте, и сказал, уезжая на войну: «Береги, доченька, единственная память по маме нашей дорогой». И сам тоже погиб, и осталась я сироткой – одна-единственная, как перст, на всем белом свете. И ни от кого нет мне помощи или поддержки, а только вы стараетесь меня побольше обидеть, совсем жуткой сделать жизнь мою, и без того задрипанную…
Жеглов поморщился:
– Маня, не жми из меня слезу! Про маму твою ничего не скажу – не знаю, а папашку твоего геройского видеть доводилось. На фронте он, правда, не воевал, а шнифер был знаменитый, сейфы громил, как косточки из компота.
– Выдумываете вы на нашу семью, – сказала горько Маня. – Грех это, дуролом ты хлебаный… – И снова круто заматерилась.
– Ну ладно, – сказал Жеглов. – Надоело мне с тобой препираться.
Маня открыла сумочку, достала оттуда кусок сахара и очень ловко бросила его с ладони в рот, перекатила розовым кошачьим языком за щеку и так, похожая на резинового хомячка в витрине «Детского мира» на Кировской, сидела против оперативников, со вкусом посасывая сахар и глядя на них прозрачными глазами. Жеглов устроился рядом с ней, наклонив чуть набок голову, и со стороны они казались мне похожими на раскрашенную открытку с двумя влюбленными и надписью: «Люблю свою любку, как голубь голубку». И совсем нежно, как настоящий влюбленный, Жеглов сказал Мане: