Мессианский квадрат - стр. 39
Мы уселись на кухне пить чай.
– Ну, как тебе Москва?
– Трудно судить объективно. Москва – город моего детства…
– Уверяю тебя, москвичи мало изменились. Квартирный вопрос по-прежнему занимает их в первую очередь…
– Ну, а как ты? Кончил институт? Работаешь?
– Да… Я исследовательской деятельностью занимаюсь.
– Чем конкретно, если не секрет?
– Конкретно всем. Всем, что интересно. Но об этом потом. Ты рассказывай.
И я заговорил о своей службе, о минах, о замках крестоносцев, служащих укреплениями для нашей армии в Южном Ливане, о ситуации в Израиле, наконец, о последней встрече с Халедом.
– Ну, а как Сарит? Ты ее так и не разыскал?
– Как же я ее найду!..
– Как жалко! Неужели нет никакой возможности?
– В общем-то, нет. Но ты не бойся, Израиль – страна маленькая. У нас невозможно рано или поздно не столкнуться на улице.
Пока Андрей жарил картошку, я рассматривал его книги и на многих обнаружил экслибрис: «Андрей Безродин».
– Без каких таких родин? – удивился я, а вслух спросил: – Это что, фамилия твоя – Безродин?
– Она же и псевдоним.
– Какой еще псевдоним?
– Это моя настоящая фамилия, но если бы я родился каким-нибудь Ивановым или Романовым, я взял бы себе псевдоним Безродный. Но я родился Безродиным, а от добра добра не ищут.
– Чего ж тут «доброго»? На самом роду нести клеймо безродности.
– А мне нравится. Безродин или Безродный – это значит критически относящийся к истокам, готовый всегда начинать все сначала. Словом, как Адам… У него ведь не было рода.
– Верно, – оживился я. – Но не фамилия все же красит человека, а наоборот… Тот же Пушкин, скажем. Не Бог весть как звучит, какой-то Кошкин – Мышкин, Пистолеткин – Пулеметкин, но это не помешало ему занять исключительное место в русской литературе.
– Не скажи, иногда фамилия ведет диалог с судьбой человека. Например, Пугачев – он всех в России до смерти перепугал. Распутин был распутный и сбил Россию с пути, Козловский пел козлиным голосом, Похлебкин написал замечательные книги по кулинарии… А, Плисецкая? А, Малевич? А, Лобачевский? А, Скрябин? Да вот и Солженицын, кстати…
Андрей прервался и посмотрел на меня.
– Что еще Солженицын?
– Солженицын, говорю, эту особенность в «Архипелаге ГУЛАГе» отмечает. Он там пишет, что чекистов как будто по фамилиям на работу брали, и приводит немало имен. Помню следователя Скорохватова… Так вот я – Безродин, то есть потомственный экзистенциалист и самобытный мыслитель!
– Хорошо, ну а кто тогда выходит Ломоносов? Чемпион по боксу? Или Грибоедов?
Андрей начал что-то плести про дом Грибоедова и про то, как там славно кормились советские литераторы.