Мертвые видят день - стр. 33

Бесшумно шевеля губами, раз за разом шепча, словно заучивая надпись наизусть, немец стоял над книгой. Наконец, словно решившись, быстро нагнувшись, он перелистнул страницу. Следующий разворот был чистым и абсолютно сухим. Лишь три надписи твердо и отчетливо проступали на нем.

Словно чем-то обескураженный, немец, казалось, чуть невольно повернулся к Вагаскову.

– Что это?

Мгновенье Вагасков сухо смотрел на надпись.

– Я думаю, это то, что нам предстоит.

Мерно падали капли с изгибов изъеденных стен, плескалась вода.

Словно не в силах додумать какую-то мысль, неожиданно и резко решившись на что-то, немец быстро повернулся к Вагаскову.

– Что ты чувствуешь?

Подняв глаза от книги, невидяще Вагасков смотрел на изъязвленную сыростью, растекающуюся черную стену.

– Я чувствую несчастье людей. И я не знаю, как им помочь, и от этого их несчастье становится и моим.

Лицо немца прорезала горькая усмешка.

– Глупый, чувствительный, слепой славянин. Я чувствую, как мокрая, ничтожная, никчемная мерзость пытается застить мой взор и заступить мне путь. И я чувствую силу, чтобы низвергнуть ее.

Словно исцеляясь от какой-то напасти, он передернул плечами.

– Довольно. Ненависть к ничтожеству будет нашим компасом. Идемте. Этот путь наш, и мы проложим его. Девка была права. Больше нам нечего здесь делать. Идемте отсюда.

Быстро повернувшись, он вышел из комнаты, за ним потянулись другие. Нагнувшись, Вагасков быстро перелистал книгу. Оставшиеся страницы были пустыми. Закрыв ее, он вышел, я последовал за ним.

Быстро пройдя через нижний и разгромленный залы, мы вышли на улицу, буря, казалось, утихла – лишь в отдалении грохотал гром, дальним отсветом полыхнула молния, дождь падал на землю серым, нудным, равномерным потоком. Пустая улица была перед нами; услышав неожиданный грохот, я повернул голову – из-за угла, звеня стеклами и мелко сотрясаясь на рельсах, медленно к нам ехал старый, обшарпанный пустой трамвай – никого не было в будке водителя; присмотревшись, лишь сейчас, когда бурлящая вода ушла с мостовой, я заметил врезанные в асфальт рельсы. Монотонно и равномерно, как во сне, поравнявшись с нами, он остановился, двери были открыты. Заторможенно и изумленно глядя на него, как и все мы, немец, лишь мгновенье поколебавшись, быстро поднялся по ступенькам, остальные последовали за ним.

Мелким толчком трамвай тронулся с места, постепенно ускоряясь, тряся стеклами, почти не сворачивая, он пронесся через несколько залитых водой улиц, дома оборвались, потянулись бетонные заборы, пустыри и заброшенные, с выбитыми стеклами строения промзоны; словно не обращая внимания на страшное, чуждое, не нуждающееся в трамвайной сети окружение, трамвай несся вперед; мимо каких-то бетонных будок, упавших столбов, брошенных котельных, резко заскрежетав тормозами, он вынесся на черный заболоченный пустырь; все те же люди с дергающимися лицами и глазами, обращенными внутрь себя, скученно, массой, в мгновенье подбежав, наполнили трамвай; не обращая внимания на первый отпор, словно не заметив его, по пятеро, по шестеро навалившись на каждого, скрутив запястья цепями и проволокой, они вытащили нас наружу; спотыкаясь в грязи, невидяще волоча куда-то, они вытолкнули нас на вязкое, заваленное хламом, замусоренное поле, какие-то странные люди в нелепых диких брезентовых нарядах, вооруженные словно взятым из разгромленного исторического музея оружием, темной массой двинулись к нам; мгновенно развязав нам руки и так же в миг, словно исчезнув, конвоиры что-то бросили под ноги стоявшим впереди немцам, быстро нагнувшись и развернув брезентовый сверток, один из немцев быстро ошеломленно повернулся к остальным – под каплями дождя, тускло отсвечивая сталью, в драном брезенте лежала груда тонких, отточенных средневековых мечей.