Мертвые видят день - стр. 13

Никогда, нигде ни одного плохого слова о себе ты не услышишь от меня, даже если небо упадет на землю и солнце перестанет светить – все равно я буду любить тебя, мы все несчастны, мы все недолюбленные, но я долюблю тебя за всех.

Если ты полюбишь меня – я научу тебя летать, как умею летать сама, если нет – стоя за твоим плечом, я буду оберегать тебя – я твои глаза и твой меч.

Я разгадаю любой гнусный замысел, направленный против тебя, посмеюсь в глаза тому, кто посмеет говорить со мной о ревности, в вечности и в бесконечности я буду беречь тебя и любить тебя – беречь и любить, как умеют только дочери Севера – верь мне, иди ко мне, люби меня, бери меня, пожалуйста, останься, останься, останься со мной.

Ее руки раздевали меня, а мои руки раздевали ее, и в этот миг я почувствовал, что все страшное, невыносимое, стыдное, терзающее, что было во мне, быстрыми обильными слезами, единым быстрым чистым потоком покинуло меня, и когда я вошел в нее и единым неразрывным объятием мы соединились с ней и как бы взяв меня за руку, жгучим лучистым, тягучим путем легко и несуетно она повела меня, я почувствовал, что ничего от мира, пытавшего и мучившего меня, не осталось во мне, а был лишь другой мир, неведомый и манящий, в котором, ничего не зная о нем, забыв обо всем, я хотел в этот миг остаться навсегда.

Жесткий ветер с моря и пустая песчаная береговая полоса.

Утро словно нехотя вставало над островом, небо без птиц было мутным и светло-серым, смутный полушебутной лагерь то ли спал, то ли дошумливал – еле слышно – где-то там, за скосом холма, на равнине – невидимый и словно не ощущаемый отсюда – в свете ясного дня неожиданно четкими казались горы, вершины которых терялись где-то в небесном тумане, и скрипел под сапогами песок.

Не было девушки, которая вчера любила меня, и не было дерева, под которым она меня остановила – оглянувшись, я увидел лишь черный сгоревший остов, – смутно помня, как ночью дерево вдруг вспыхнуло над нами, утром, проснувшись – один, я увидел лишь черные головешки у себя на груди и на форме, валявшейся поодаль – теплые и безопасные, таившие искры лишь глубоко внутри, они не сделали ни прорех на ткани, ни ран на коже.

Мимо все так же тершегося о берег длинного черного корпуса лодки я шел – то по сухому, то по влажному песку – к похожему на огромную наковальню носовому отсеку лодки – туда, где темной мелкой группой стояло несколько человек.

Сразу было видно, что стояли они давно, и сразу было видно, что больше они никого не ждут – мое приближение было замечено несколькими брошенными издали взглядами и почти не осознано – как некая неожиданная мелочь, странное необязательное прибавление к чему-то, что было уже давно ясно понято и до предела осмыслено.