Мертвое море - стр. 6

Не помню уже, из какой это было главы.

Тускнела над миром луна, как разбитая фара.

За то, что уже не умею молиться, как вы,

меня продавали в страну, где уже ни травы,

ни сна, ни покоя, а только жена Потифара.

И брат сумасшедший, сбежавший с картины Дали,

пасет надо мной на веревке ночную ворону.

Но я уже слышу полет колесницы вдали,

где вновь обретает обличье в кромешной пыли

под звуки Шопена зловещая тень фараона.

Юродивый, дурак, потомок пилигрима

на улицах Москвы творит под Новый год

молитву на уход из Иерусалима.

Молитву на уход.

Молитву на уход от храма и допроса,

от судей и суда.

Раздавленный тоской,

как будто от зевак на Виа Долороса,

уходит от толпы по каменной Тверской,

где из больших витрин спокойно, как со сцены,

играя свой спектакль с улыбками детей,

на площадь у метро выходят манекены

и бродят средь людей.

Осанна храбрецу, бежавшему от крови,

от мелочных измен, от заполошных дур,

от славы и от той пока невнятной роли,

которую внушил всевышний драматург.

Пока в больной душе еще мерцает вера,

и белый снегопад захватывает в плен —

осанна храбрецу, от камня Агасфера

бежавшему назад в блаженный Вифлеем,

где сеном дышит хлев,

и путь еще не ясен,

и гонят пастухи покорные стада,

и жертвенным быком у изголовья ясель

под самым потолком беснуется звезда.

Зима как будто сыграна на лютне

со звонким переливом и тоской.

А за окном давно уже не люди

бредут, как люди, люди по Тверской.

А за окном, давно уже не город,

бурлит, как город, город. И над ним,

пятном пожара, мертвенен и горек,

горит небесный Иерусалим.

И шелестят, как придорожный гравий,

пустые звезды, падая на снег.

Зима. Исчезновенье географий.

Кровосмешенье улиц и планет.

И лишь собаки, оставляя метки,

вдруг обнажают логику систем

невиданных доныне геометрий,

неслыханных доныне теорем.

Плывут трамвайных окон кинокадры.

Материки уходят с молотка.

Все спутано. И контурные карты

опять играют нами в дурака.

Витрины подменяют образа.

Создатель спит. Банкуют кукловоды.

Шестерки бьют козырного туза.

И дамы исчезают из колоды.

Хочу к Иисусу Христу,

туда, где луна – коромыслом,

где черных ночей пустоту

еще не заполнили смыслом.

Где воет, как раненый зверь,

песок, перемешанный с ветром.

И слово, скользнувшее в дверь,

еще не назвали заветом.

Туда, где у самой воды

пока не устроены церкви,

и цели еще не видны

и даже не выбраны цели.

Где спит на заре Назарет,

как в обмороке глубоком,

где юный еще назорей,

пока не назначенный богом,

в застолье к исходу поста,

хвалу принимая и ругань,