Мертвая зыбь - стр. 2

Чуть поодаль торчат и другие кусты, он раньше их не видел. И больше ничего. Кусты и туман.

Мальчик уже не знал, куда идти. Ему стало очень страшно, и он побежал. Где же стена? Стены нет. Только рыжая остролистая трава и страшные кусты. Теперь он вообще ничего не видит – глаза застилают слезы.

Он резко остановился – у одного из кустов два ствола. Как это? Такого он никогда не видел. Куст зашевелился, и только теперь мальчик понял: это не куст. Это человек.

Он словно возник из тумана и остановился в десяти шагах от мальчика. Огромный, в черной куртке. Расставил ноги в тяжелых сапогах и смотрит. Черная шапочка надвинута на лоб. Незнакомый дядька. Старый. Но не такой старый, как дедушка.

Мальчик замер. С незнакомыми надо держать ухо востро, говорит мама. Но теперь он не один. Не так страшно. А в случае чего можно повернуться и убежать.

– Привет, – тихо сказал незнакомец. Он тяжело дышит – наверное, быстро бежал. Или надышался тумана. В тумане трудно дышать.

Мальчик не ответил.

Незнакомец быстро огляделся, потом снова посмотрел на мальчика и спросил:

– Ты сам сюда пришел?

Мальчик молча кивнул.

– Заблудился?

– Да-а…

– Ничего страшного… Здесь, в альваре, я найду все что хочешь. С закрытыми глазами. – Он шагнул к мальчику. – Как тебя зовут?

– Йенс.

– А дальше?

– Йенс Давидссон.

– Вот и хорошо… а меня зовут Нильс.

– А дальше? – тоже спросил мальчик. На всякий случай.

Незнакомец коротко рассмеялся:

– Меня зовут Нильс Кант.

Йенс перестал оглядываться. Трава, камни, кусты – больше ничего интересного в тумане нет. И чужой дяденька, Нильс Кант. Улыбается, словно бы они уже подружились.

Туман, кажется, сгустился еще больше. Ни звука. Даже пения птиц не слышно.

– Не бойся, – сказал Нильс Кант и протянул ему руку.

Теперь они стоят совсем рядом.

Таких больших рук, как у Нильса Канта, Йенс никогда не видел. Чересчур уж большие руки, но бежать уже поздно.

Поздно вечером в октябре позвонил отец, впервые чуть ли не за год, и Юлии тут же представились белые кости, выброшенные волнами на каменистый берег.

Кости, белые, отшлифованные водой до перламутрового блеска, они фосфоресцируют на сером ракушечнике у самой линии прибоя.

Кости…

Эти кости снятся ей уже больше двадцати лет.

В это же утро она долго разговаривала со страховой кассой. Разговор получился неприятным. А каким еще он мог получиться? Этой осенью, да и вообще в этом году ей не удавалось ровным счетом ничего.

Как всегда, тянула до последнего. Не хотела слышать эти притворные соболезнования и фальшивые вздохи, но откладывать больше нельзя. Механический женский голос потребовал набрать персональный номер. Боясь ошибиться, она медленно нажала нужные десять цифр и очутилась в лабиринте каких-то неведомых коммутаторов, перебрасывающих разговор из одного пустого места в другое. Она долго ждала, смотрела в кухонное окно и прислушивалась к шуму в трубке, напоминающему журчанье далекого ручья. А если прижать трубку поплотнее, слышно эхо голосов неведомых ду́хов… глухие шепоты, потом отчаянные, тоскливые, словно умоляющие вскрики. Призрачный мир бесконечных телефонных сетей… но голоса-то ей знакомы. Эти же голоса она различает и в шуме кухонного вентилятора, когда выходит в кухню покурить. Гулкие пустоты вентиляционных шахт искажают звук, слов ей никогда различить не удается. Впрочем, один раз все же услышала женский голос. «Да, теперь и в самом деле пора» – вот что было сказано. Громко и отчетливо. Но и все. Один раз, и никогда больше.