Меркурий – до востребования - стр. 23
Севашко посмотрел на него, на его пустой лист и изрек:
– Э-э-э, нет, так дело у нас не пойдет. Ты давай не глазищи лупи, а дело делай. Время-то уходит, у меня здесь так – пришел, нарисовал, поступил, а это что еще такое?! – буквально закричал он, увидев рисунок Пупели. – Это что за самодеятельность, что за провокации?! Разброд и шатание!
Пупель съежилась, покраснела.
– Ты это дело брось, Пупа, ты тут мне мерехлюндию не разводи, народ не смущай, подумают еще, что в кружке пионерском находятся.
Севашко вытянул руку и большим белым кохиноровским ластиком, прямо через плечо Пупели, стер веер и прошелся по лицу инфанты – Люды.
– Смотри на натуру. Ничего не надо пририсовывать, не в цирке.
Пупель молчала. Внутри у нее что-то закипело, что-то забулькало, заколотилось. Вдруг она услышала шепот Максика у самого уха:
– Это дома надо делать, тут табу, рисуй тихо, не выпендривайся, помочь тебе?
Пупель повернулась к нему:
– Не надо, я умею, просто захотелось.
Максик посмотрел на нее: понимаю, было очень классно, поговорим потом. Пупель успокоилась и принялась моделировать, прорисовывать нос, скулу на первом плане. Максик сделал блестящий рисунок, практически в один присест.
– Вот это понимаю, это молодец, посматривай за Пупкой, она у нас с прихвостью. Многому уже научилась, но дурь не вся вышла. Я смотрю, ты ей приглянулся, она у нас гарная девка, но норовистая, характер бой, пахать на ней можно без бороны, не смотри, что кожа да кости.
Пупель опять скукожилась и насупилась.
Севашко глянул и на ее рисунок, кивнул, произнес удовлетворительное:
– Це добре, а то ишь чего наудумывала.
Пришла весна-красна. Хорошо на реке, светло на душе.
Пупель и Максик любили ездить в Коломенское с этюдниками. Там на пленэре весной они испытывали минуты полного блаженства и эйфории.
Пупель в ярко-желтой куртке, в зеленой блузе, в беленьких сапожках на тонких ногах, Максик в кирзовых сапогах, в свитере-самовязе, в ветровке, с сигаретой во рту.
Они рисовали, болтали, целовались до одури.
Когда они рисовали, за ними музы стояли и на лирах играли, а когда говорили, с неба лучи светили и золотом их покрывали, и не было места печали.
Печаль уходила в сторонку, в кустах жевала соломку.
В академическом рисунке Максик был на десять голов выше Пупели. Он объяснял ей некоторые вещи на понятном ей языке, и она моментально улавливала. Пупель тоннами рисовала своих испанских принцесс, придурковатых цыганок, безумных лошадок и осликов. Максик искренне восхищался, он ей говорил так:
«Ты такая талантливая, у тебя такой взгляд на все, может, не стоит тебе себя мучить, может, хрен с этим высшим художественным заведением, может, бросим это все псу под хвост. Я буду Ленинов рисовать, денег нам хватит, а в остальное время – жить только для себя, будем самосовершенствоваться. В музеи ходить и учиться у великих».