Мэри и великан - стр. 9

– Я ему позвоню, – сказала она, продолжая идти. Ей был неприятен цветочный аромат, который вился за Эдди Тэйтом. От некоторых мужчин пахло одеколоном, и даже приятно, или вот Туини – тот пах, как свежее дерево. Но только не это… к этому она не испытывала ни капли уважения.

– Че читаешь? – спросил Тэйт, приглядываясь. – Какой-нибудь любовный романчик?

Она смерила его взглядом в своей обычной манере: спокойно и не желая обидеть, всего лишь любопытствуя.

– Хотела бы я знать насчет тебя наверняка…

– Что ты имеешь в виду? – спросил Тэйт, напрягаясь.

– Однажды я видела, как ты стоял у торгового причала с двумя моряками. Ты голубой?

– Это мой двоюродный брат!

– Гордон не голубой. Но он до того тупой, что даже не знает, что это такое; он считает, что ты очень стильный.

Она во все глаза разглядывала несчастного Эдди Тэйта; его ужас забавлял ее.

– А знаешь, как ты пахнешь? Ты пахнешь, как женщина.

Его спутник, заинтересовавшись острой на язык девушкой, встал рядом и прислушивался.

– Гордон на заправке? – спросила она Тэйта.

– Мне-то откуда знать?

– А ты разве там сегодня не тусовался? – Она прижала его к ногтю и не отпускала.

– Заглянул на минутку. Он сказал, что, может, зайдет к тебе домой вечером. Сказал, что уже заходил в четверг, но тебя не было.

Голос Тэйта стал удаляться, когда она пошла дальше, перекинув через руку плащ и не глядя ни на одного из них. На самом деле ей было наплевать на обоих. Она думала о доме. То удовольствие, тот подъем, который она испытала, подразнив «голубого», рассеивались, и наступала тоска.

Входная дверь была не заперта. Мать готовила на кухне ужин. Во всех шести квартирах их дома что-то бряцало и шумело: работали телевизоры, играли дети.

Она вошла и предстала перед отцом.

Эд Рейнольдс – маленький и мускулистый, с торчащими, как проволока, седыми волосами – сидел в своем мягком кресле. Он впился пальцами в подлокотники и приподнялся, что-то бормоча и часто моргая. Пивная банка полетела на пол; смахнул он и пепельницу, и газету. Он был в кожанке, под которой виднелась майка, его потная и грязная хлопковая майка. Лицо и шея были в пятнах от смазки, и рабочие ботинки, стоявшие возле кресла, тоже были покрыты смазкой.

– Привет, – сказала она; как обычно, его присутствие поразило ее, словно она видела его впервые.

– Явилась не запылилась? – глаза его блестели, кадык ходил под дрожащими щетинистыми складками кожи. По дороге в спальню он шел за ней по пятам, семеня по ковру своими липкими носками.

– Не надо, – сказала она.

– Что «не надо»? Почему ты так поздно явилась? – не отставал он. – Небось заболталась с кем-нибудь из своих черномазых дружков?