Мерцание страз - стр. 11
– Тебе, Инн, не понять. Для меня хоккей – вся жизнь.
– Ну так и продолжай играть. Вешаться-то зачем? – она осеклась, она так буднично произнесла эти слова. Мимо них шли люди, и конечно всё слышали, но пропускали мимо ушей.– Есть поговорка: «Ну что теперь: вешаться что ли?». Прислушайся к ней. Эти турниры, игры, имеют значение только если ты решил с хоккеем связать всю жизнь.
– Отойдём,– он потянул её за пуховик. И она не стала привычно орать, когда отшивала горе-болельщиков: «Эй, поаккуратнее, пуховик-то белый».
Они встали под городскую разлапистой елью, заваленной снегом. Игрушки замороженными уголочками торчали из-под снежных лавин, Инесса так и сказала:
– Ты смотри: уголки – шары.
– Вся ёлка в подарках с бантами. Началка делала, морозили в коробках у входа в школу.Ты разве не помнишь?
– Неа, – Инесса удивилась, она действительно не помнила, как была украшена ёлка до снегопадов.
– Понимаешь… Я всё время чувствую себя «недо». Недоделанным, недоученным, недолюбленным, извини. И наступает какая-то паника, нет выхода. Ты даже не представляешь, как родители расстроятся. Столько сил и времени потрачено на хоккей, столько было надежд, папа-то долго играл за Шайбу, а меня уже по детям выдавливают, даже до юниоров не дотянул. Нормально?
– Ну а ты скажи… объясни…
– Объясняй – не объясняй, родители расстроятся. Папа начнёт нотации читать. Все уехали, а я – нет. Такой волной накрыло. Ты пойми: справки на турнир на меня сделаны, билеты на поезд на моё имя куплены, а поехал другой чел. Нормально?
– Фамилия на билете твоя?! – Инесса опешила: это просто невозможно!
– Так я и свидетельство о рождении своё им отдал, мама сразу заметит.
– Да ты что? Свидетельство о рождении своему сопернику, то есть конкуренту?
– Ну да. Попросили. Говорю же: он под моим именем играть будет. В заявке-то на весь сезон – я, не он.
– Да они там сдурели что ли?
– Я не знаю, что там и как. Но вот так. И меня накрыло.
– И ты не боялся?
– Неа. А чего бояться-то?
Инесса посмотрела на ель вдали, похожую на гигантский сугроб с растопыренными снежными щупальцами.
– Ну как так можно? – Инесса обратилась не к Тимке, а к ели. – А родители? А я?
– Ты меня любишь?
– Люблю, конечно. – Но это была неправда. Она не любила Тимку. Она реально не могла бы полюбить человека, который так смалодушничал, из-за такой ерунды (пусть не ерунды, пусть и действительно большая несправедливость, а где сейчас справедливость, нет её), да ещё сам свидетельство своё отдал… Она бы никогда не отдала. Да пошли они! Не берут и не надо, остальное её не касалось бы.