Меня зовут писатель - стр. 11
Но в тишине её храма, где тени плясали под светом лампы, вставал вопрос, что терзал её, как древний сфинкс, чьи глаза видели все её сомнения: «А как долго нужно вкладывать? Когда остановится это бесконечное „надо“?» Она шептала его в темноту, надеясь, что звезда даст понимание финала, но ответ был жесток, как удар ветра над обрывом: «Никогда». СанаА смотрела на стопку счетов, что росла на углу стола, на пустой кошелёк, на письма с отказами, лежащими в ящике, как могильные плиты надежд. Каждое утро она вставала, чтобы писать, отправлять рукописи, искать пути к читателям, но мир требовал большего – не только слов, но и масок, что она не умела носить.
«Этот мир устроен так, что если ты хочешь что-то заработать, ты должен создать иллюзию счастья, успеха, богатства, и только тогда ты интересна», – подумала она, и её пальцы сжали ручку, словно она могла защитить от этой правды. Она видела их – других писателей, чьи лица сияли в сети, чьи книги красовались на витринах. Они говорили о тысячных тиражах, о лёгкости пути, о том, как «просто нужно верить». Но СанаА чувствовала фальшь в их словах, как горький привкус дешёвого вина. Их успех был миражом, сотканным из искусных улыбок, громких обещаний, историй, что льстили толпе. А её правда? Её правда была в словах, что рвались из сердца – в Анаджамун, что сражалась за свободу, в Артэсе, что пел о боли, в историях, что не искали лести, а искали души.
«Но что, если ложь тебе чужда?» – спросила она себя, и её голос дрогнул, как канат под ногами. Она не умела лгать ни этому миру, ни самой себе. Она не могла надеть маску, что сделала бы её «интересной», не могла писать то, что продаётся, а не то, что живёт в ней. И всё же в этой честности была её сила… и её проклятье.
Иногда, в самые тёмные ночи, она думала: «Может, это оправдание?»
Может быть, её правда лишь отговорка, чтобы не видеть себя среди «тысяч таких же писателей-неудачников, вырывающих свою минуту славы в мечтах о многотысячных тиражах»? Она представляла их – других, сидящих в своих комнатах и пишущих, надеющихся на чудо и падающих. Их лица сливались в зеркале сомнений, и она боялась, что её отражение станет одним из них. Но затем она вспоминала, зачем пишет. Её мечты были не пустыми фантазиями, не блёстками тщеславия. Они были о настоящем признании – не о цифрах на обложке, не о похвале издательств, что лепят ярлыки «бестселлера» ради продаж. Нет, её мечта была о том, чтобы оставить след в вечности, чтобы её слова стали маяком для тех, кто потерялся в лабиринте, как она. Она хотела, чтобы её истории определили её собственную значимость в литературе – не в глазах толпы, а в сердце того, кто прочтёт и скажет: