Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945) - стр. 8
На другой день я перечитал все вывески на магазинах. Когда же меня завели в учительскую, чтобы записать в школу (к тому времени я уже прочитал несколько книг), мама удивила учителей тем, что этот мальчик читает. Все заахали, ведь так мало таких маленьких мальчиков, которые читают, и положили передо мной большую толстую книгу с двумя словами, написанными крупными черными буквами. Я громко и нахально прочел: «КЛАССНЫЙ ЖУРНАЛ». Они сказали: «О! Да ему будет трудно у нас!». Я не попал к Ним, помешала Война. Но трудно мне было.
2. Читаю стихи
Память на стихи у меня была очень хорошая, и я знал их много наизусть. Сначала я читал стихи домашним, и только по просьбе. Чаще всего просили прочитать «Пуговицу», длинное стихотворение (автора не помнил никогда), о том как, по-видимому, не очень послушный мальчик нашел в пыли иностранную пуговицу, а по ней пограничники отыскали шпиона. Мальчик прославился. Мораль: непослушным быть выгодно – почти как у Марка Твена. Иногда, в пределах родной улицы, я искал иностранную пуговицу, не представляя, какая она, поэтому предприятия не имели успеха, не попадалась даже пуговицы от кальсон. Да и четкой цели, зачем мне все это, у меня не было, скорее всего, жаждал лёгкой и быстрой славы. Вот поэтому и не находил. Еслиб ничего не хотел, а просто искал, то непременно что-нибудь нашел, как советуют нынешние американские парапсихологи.
Я знал наизусть всю книжку стихотворений Агнии Барто, но взрослые не просили их читать. Я думаю потому, что большинство стихотворений имели характер наставлений, рекомендаций и нравоучений. Но ведь взрослые уже выросли, и большинство из них уже должно было знать, что надо чистить зубы, не врать, не обижать маленьких, не ходить вперед спиной, выпускать, наконец, стенгазеты и пр. Да, конечно, и знали же! Но за давностью все это утратило смысл, и взрослые поступали по обстоятельствам. Напоминания в стихах могли смутить, а это взрослым никак нельзя. Нравоучения вредят взрослым, они мешают жить.
Для оглашения стихотворения меня ставили на лобное место, то есть на табурет. Меня не учили сценическим приемам, поэтому я не выставлял гордо вперед правую ногу, не водил по воздуху руками для образной материализации предметов и событий из стихотворения, не завывал, не барабанил без пауз. Я просто громко и четко на хорошем русском языке читал стихотворение, соблюдая ритм и задавая уместный случаю темп. Эмоциональный компонент мог присутствовать, но по настроению. На заказ вдохновенное чтение повторить я не мог. Это сердило маму, но я не понимал, чего от меня хотят.