Медвежье молоко - стр. 2
Но после звонка Лазаревича – того Лазаревича, что дважды вытаскивал Белого с Той стороны, один раз после срыва, и другой – теперь, – он, склонившись над унитазом, совал два пальца в рот, прочищая желудок от уксуса: вдруг все-таки успел хлебнуть? А уже на следующий день купил билет до Приозерска и трясся в автобусе, вдев в ноздри марлевые тампоны. Попутчики его сторонились, как сторонятся любого чужака, непохожего на них самих, а мимо проносились сосновые леса и болота, болота и леса, и не было им края.
Сперва – Приозерск.
Потом – Петрозаводск.
И вот – Медвежьегорск.
Ареал работы маньяка оказался весьма широк.
– Меня терзают смутные сомнения, что наш маньяк через Лес работает, – сказал тогда Лазаревич. – А доказать не могу. И рябина… К чему бы тут рябина?
Ответа Белый не знал, но очень хотел выяснить.
Карелия щетинилась незыблемым лесным массивом, но все-таки не была лесом. Вернее, не тем Лесом, в который Белый готовился нырнуть.
Тот Лес встречал туманом и шорохом опадающей хвои. В тот Лес Белый входил всегда настороженно, пятясь, и никогда не глядя через плечо, пока туман не окутывал его белесой взвесью, а нос не начинал щекотать запах озона, какой бывал во время грозы.
Посчитав, что забрел достаточно глубоко, Белый медленно повернулся.
На первый взгляд ничего не изменилось: так же у дороги темнел «Уазик», негромко переговаривались криминалисты и бескровными холмиками выступали над листвой едва начавшие формироваться груди и колени погибшей. И все-таки – стало немного иным. Лес наслаивался на реальность, дополняя и изменяя ее, и Белый видел реальный мир голубым глазом, и видел его изнанку – желтым. Над недавно постеленным дорожным полотном колыхались заросли папоротника, и по разлапистым листьям ползали поблескивающие слюдяными крылышками твари. На крыше «Уазика» росла волчья ягода, из ребер умершей проглядывала ежевика – срывать ее было нельзя, в ней вызревала ядовитая жабья икра. В осиннике, перекрывая сиротливое кукование, кто-то перешептывался и гудел.
В Лесу все чувства становились острее, и каждый раз, погружаясь в него, Белый ощущал что-то сродни эйфории.
Еще раз обнюхав место преступления и уже не опасаясь быть замеченным полицейскими, он развернулся к востоку и побрел, цепляя мантией боярышник.
Девочку несли со стороны Медвежьегорского шоссе – в земле виднелись небольшие углубления, но определить протектор подошвы не представлялось возможным – ночью прошел дождь и размыл рисунок. Асфальт не хранил на себе отпечатков чужих ног, зато их хорошо сохранил папоротник. Под подошвой что-то растеклось алой кашицей. Отступив, Белый тронул мыском раздавленные ягоды рябины, и лесная мелочь прыснула из-под ног. Туман принес знакомый запах с другой стороны шоссе, и Белый пересек его, углубляясь в Лес параллельно железнодорожному полотну.