Медовые дни - стр. 26
И правда, вскоре послышался его голос:
– Катя, прошу тебя, встань с пола.
– Встану, если скажешь, почему боишься солдат. – Она с шумом захлопнула книгу.
– Котик, не спрашивай меня про это. Прошу тебя.
– Но…
– Прошу тебя, Катя. Если ты хоть немного меня любишь, не спрашивай.
Голос Антона вдруг сорвался на фальцет. Как у мальчишки в переходном возрасте. Раньше с ним никогда такого не было. Из-за двери Катя слышала, как тяжело он дышит.
– Хорошо, хорошо, – испугалась она. – Расскажешь, когда захочешь. Но хотя бы открой дверь! Я по тебе соскучилась. Солдаты давно ушли, и мороженой картошкой больше не пахнет. Я бы вызвала слесаря, чтобы вскрыл дверь, но не могу. Слесарь у нас в квартале один – ты.
– Скоро, котик. Скоро я к тебе выйду, – ответил он.
Она подождала еще несколько минут, пока не услышала за дверью стук пишущей машинки. Это ее успокоило. Антон печатает, следовательно, он существует.
Ноам три дня подряд не подходил к телефону, и Бен-Цук начал волноваться. Он отправился на стройку и обнаружил там полный разгром: груды битой плитки, кое-как брошенные инструменты… По всему этому ползали муравьи.
Он испугался. Это совсем не походило на Ноама – вот так исчезать.
На главной улице Сибири не было ни души, если не считать двух старушек, сидевших на автобусной остановке. Он попытался выяснить у них, что случилось, но они только улыбались и отрицательно качали головами. Или утвердительно? Он не понял. Потом они произнесли что-то на своем языке и показали на строительные леса.
– Что? – переспросил он на иврите, а затем на английском.
Но и английский не помог. Черт!
Он поехал к Ноаму домой, в деревню, расположенную у подножия горы, и отец Ноама сообщил ему печальную новость: его сына подозревают в работе на вражескую разведку. Его увезли солдаты с секретной базы, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Тех, кого забрали вместе с ним, вчера освободили, но он до сих пор под арестом.
Тут в разговор вдруг вмешалась мать Ноама, до этого молча сидевшая рядом с мужем:
– Что вы за народ такой? Совесть у вас есть? Мой мальчик – и зовут его Наим, а не Ноам! – птички не обидит! Что вам от него надо? Мало вам нашей земли, вы и детей наших забираете?
– Замолчи, женщина! – шикнул на нее муж скорее умоляюще, чем сердито. – Может, кофе, господин Бен-Цук? Чего-нибудь сладкого?
– Я уверен, что это какая-то ошибка, – глядя в глаза матери Наима, сказал Бен-Цук и добавил: – У меня есть пара знакомых на военной базе. Клянусь вам, я все улажу.
Лежа под окном в тюремной камере, Ноам мог видеть кусочек неба. Раз в несколько часов по небу пролетала птица, давая ему две-три секунды, не больше, разглядеть себя и соотнести с собственными познаниями в орнитологии.