Майор Вихрь. Семнадцать мгновений весны. Приказано выжить - стр. 71
– Ну и что?
– Ты границу переходила?
– Какую?
– Рейха и генерал-губернаторства…
– Я под проволокой пролезала, но я не думала, что там граница.
– За два дня отмахала сотню верст?
– Ну и что?
– Свежо преданьице.
– Ты не верил, что я карту найду?
– Молодец, – сказал Муха, – если так – молодец. Там же патрулей до черта, как ты сквозь них прошмыгнула? Шифры где? Там?
– Конечно.
– Опиши – где.
– Ты не найдешь один.
– Найду.
– Не найдешь, Андрюша. Там сухой камыш, там только я найду.
– Ладно, пошли домой. Буду думать, где лошадей достать. Вообще-то, на машине б хорошо: за три часа можно подъехать к границе. А как переносить? Если там камыши, значит, болотина есть. Как вынесем все?
– По моему следу вынесем – где я прошла. Я проведу, Андрюш, я вожу хорошо, по-сибирски.
Возвращались в Рыбны напрямик, по солнцу. Через час глаза резануло острым, белым высветом. Аня улыбнулась, а Муха замер на месте как вкопанный – испугался чего-то.
– Это вода. Озеро, наверное, свет стоячий – видишь…
Через пять минут они подошли к озерку. Заросшее кустарником и низкими синими сосенками, оно было тихое, вблизи – черное, а не ярко-светлое, каким показалось издали.
– Андрюш, ты иди влево, а я здесь выкупаюсь, ладно?
– Может, дома баньку затопим? Тут бани хорошие, с паром, медком поддают.
– Нет, я поплавать хочу, – ответила Аня, – я быстро, ты иди, подожди меня.
Муха сел на теплую высокую пахучую траву и стал снова разглядывать букет желто-белых ромашек. Потом он увидел Аню посредине озера: она плыла быстрыми, мужскими саженками. Руки она выбрасывала далеко перед собой, и Муха, похолодев, понял, что плывет она голая.
«Черт с ним, – подумал он, чувствуя, как кровь разом прилила к лицу, – попытка – не пытка».
Муха поднялся и пошел к тому месту, где он оставил Аню. Он шел, прижимая к себе букет. Он пришел туда как раз в ту минуту, когда девушка выходила из воды. Она подошла к платью, лежавшему на мелком, желтом песке, и в это время из кустов вышел Муха. Он шагнул к девушке, бросил под ноги букет и обнял Аню. Он обнял ее сильно и грубо – одной рукой притиснул к себе, а второй сжал грудь, повалил на траву.
– Я один, один, один, – шептал он, прижимая ее к земле, – я все время один… Ну, не мучай, пусти… Пусти. Не мучай.
– Не надо, Андрюшенька, – тихо, спокойно ответила Аня, – я понимаю, как тебе трудно, только не надо начерно жить.
Если б она закричала или стала вырываться, или начала б царапать его лицо, он бы ослеп и не совладал с собой. Но этот ее тихий, спокойный голос вошел в него с какой-то тягучей, отчаянной, забытой болью. Он шумно выдохнул и повернулся на спину.