Майор Вихрь. Семнадцать мгновений весны. Приказано выжить - стр. 62
Сергей Дмитриевич, который днем возит дерьмо и чистит уборные, по вечерам проводит – для пяти-шести человек – беседы о советской литературе. Он читает свои «лекции», полузакрыв глаза, и непонятно – видит он нас, жадно его слушающих, или нет. Голос у него низкий, сипловатый, очень мягкий, никак не вяжется с квадратной физиономией и отвислыми щеками; глаза голубые и бровки торчат воинственные, пшеничные.
– Мандельштам, как никто, хотел понять и упорядочить окружающий мир, – пророчествует доцент. – В его поэзии действуют центростремительные силы. Тишину он сравнивал с прялкой. Этим он разгадывал иррациональное понятие: тишину после этого можно было потрогать руками, она превратилась в знакомый всем предмет – прялку. Чтобы по-настоящему понять Мандельштама, следует любить Гомера. Кто из вас помнит Гомера?
Молчим. Морячок тяжело дышит, скребет тонкими пальцами шею.
– У нас в училище только-только начали проходить античную литературу, – шепчу я, – а здесь война. Не успели.
– В каком ты учился?
– В театральном, на режиссерском отделении.
– Это где же?
Я называю адрес.
– Господи, так я там рядышком жил. Ай-яй-яй, как же все это далеко и невозвратимо! А кто у вас вел литературу? Не Бабенышев?
– Нет. Васильчаков Михаил Никифорович.
– Погоди, погоди, он, кажется, преподавал и в ИФЛИ?
– Нет. Он преподавал у мхатовцев, в их студии.
Кто-то просит:
– Ты продолжай, доцент, адреса потом выяснять будешь.
– Да, да… Прошу простить… Итак, Мандельштам и открытие им философского термина «тишина». Извольте, я прочту вам его строки. Сейчас, минуту… Память…
Видите? Здесь – все вещи каждодневного обихода: уксус, краска, подвал, кислое вино. Но, размышляя над такими гигантскими понятиями, как Россия, он тоже умел находить конкретное проявление образа.
И вам сразу становится зримо понятна Россия, израненная, в тисках молчаливых высоких доков… Или же, извольте, – правда, кое-что я подзабыл:
Мандельштама он подвирает – у отца был томик его стихов.
Кто-то тихо, с болью шепчет:
– Ну да… А нас кто здесь убивает? Равные? Люди?
– Я позволю себе, – отвечает доцент, – опять-таки обратиться к Мандельштаму. Слушайте же: