Майне либе Лизхен - стр. 24
Левушка ушел исполнять роль продуктовой музы, а Ба, тяжело поднявшись, принялась убирать со стола. Но Левушка немедленно вернулся с тарелкой, на которой лежали котлеты и хлеб.
– Дома нет? – встревожилась Ба.
– Дома, – хихикая, доложил внук. – Только у них закуски и так полно, без нас. И вообще у них весело – позавидуешь! Не то что у вас с этим марксистом-ленинистом.
Не ввязываясь в дискуссию, Ба накинула шаль и отправилась в квартиру номер десять, где жил художник Пустовалов.
– …на улицах Сарата-ава-а! Парней так многа-а-а хала-астых! А я люблю-у-у жанатавва-а!!! – голосили за дверью квартиры Пустовалова. Дверь действительно была не заперта, Ба и Левушка прошли в комнату, остановились на пороге. Полулежа на накрытом газетами столе, соседка из девятой квартиры Галя исполняла песню из репертуара Кадышевой, а пьяненький Пустовалов, подперев голову двумя руками, внимательно слушал, сосредоточенно глядя ей в рот, но подпевать уже не пытался, только вдумчиво и согласно кивал. На столе красовалась полупустая бутылка водки, еще одна, уже без содержимого, лежала на полу. Роль закуски выполняли сваренный в мундире мелкий зеленоватый картофель и погрустневшие от долгого пребывания вне банки с рассолом соленые огурцы. Все это за неимением тарелок любители народных песен разложили прямо на газете. В банке из-под консервов лежала изрядная кучка окурков, в комнате было накурено.
Ба прошла к окну, распахнула форточку. Потом присела к столу, обмахнув ладонью единственную свободную табуретку. Левушка, давясь от смеха, остался стоять в дверях. Песня закончилась, Галя упала грудью на стол и сладко разрыдалась. Пустовалов усилием воли сосредоточил взгляд на Ба, потом на бутылке. Поправил лежавший перед ним огурец, полюбовался проделанной работой и, удовлетворенно кивнув, сообщил:
– Натюр… Натюрморт. Да.
– Это я поняла, что не пейзаж, – согласилась Ба. – Я не поняла, по какому поводу гуляете? Что за праздник у вас?
– О! Лизавета! – обрадовалась Галя, сразу перестала всхлипывать и заулыбалась. – Давай с нами, бляха-муха!
– Елизавета Владимировна, – отрезала Ба. – Так что празднуем?
– Горе у меня, – радостно объявила Галя. – Уволили меня на хрен!
– Давай без «хрена». За что на этот раз? И трех месяцев не проработала, кажется?
– А у меня один… козел «зайцем» ехал, – принялась объяснять Галя, старательно выбирая слова. Было заметно, что она побаивалась строгой соседки. – Я ему культурно так говорю – плати, а он мне – хрен.
Ба оценила усилия рассказчицы держаться в рамках относительно цензурной лексики и на этот раз сделала вид, что «хрена» не услышала и сунутой ей под нос фигуры из трех пальцев не заметила.