Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века - стр. 98
«Хотел бы я, чтобы сын Джоваза узнал, с какой страстью я взял его дело в свои руки. Чтобы отомстить за его смерть, я убил девяносто человек: они лежали на земле, словно пальмы, поваленные ураганом».
Такая неразборчивая месть, естественно, должна была рано или поздно привести к новой вспышке гражданской войны. Кайситы, однако, которых в Испании было меньше, чем йеменитов, не спешили освободиться от ситуации, ставшей для них невыносимой. Их сдерживаемая ненависть не перелилась через край, пока не была скомпрометирована честь их вождя. Человек из маадитского племени кинана поспорил с кельбитом и предстал перед правителем с просьбой рассмотреть его дело. Правота была на его стороне, однако правитель проявил вопиющую пристрастность и принял решение, направленное против него. Кинанит выразил протест против столь явного беззакония перед кайситским вождем Сумайлем ибн Хатимом из племени бени килаб, который сразу же направился во дворец и, упрекнув правителя за проявление пристрастия в пользу своего соплеменника, потребовал правосудия для кинанита. Правитель ответил ему грубо, Сумайль возразил в том же тоне, после чего его избили и вытолкали из дворца. Вождь перенес все издевательства стоически, без жалоб, со спокойным презрением, однако результатом такого обращения стал беспорядок в его головном уборе. Посторонний человек, стоявший у ворот дворца, воскликнул:
– Что случилось с твоим тюрбаном, Абу Джаушан? Он в беспорядке.
– Если у меня есть соплеменники, они все исправят, – ответил кайситский вождь.
Это было объявление войны. Абу-л Хаттар создал опасного и непримиримого врага из совсем не ординарного человека. Душу Сумайля, по природе человека щедрого, но высокомерного и мстительного, раздирали две мощные, но разнонаправленные силы. Он был человеком сильного, но неуравновешенного характера, необразованным и изменчивым, легко поддающимся инстинктам и минутным порывам. В его груди вечно сталкивались и вступали в конфликт разные импульсы, и исход этого противостояния предугадать было невозможно. Упорный и настойчивый, если его страсти пробуждались, он впадал в вялость и безразличие, которые казались для него более естественными состояниями, как только бушующие эмоции затихали. Его либеральность – достоинство, ценимое выше, чем любые другие, соплеменниками, – была безгранична. Чтобы не разорить вождя, его поэт – а каждый арабский вождь имел своего поэта, как каждый шотландский вождь имел менестреля – посещал его дважды в год по случаю больших религиозных праздников, поскольку Сумайль поклялся, что всякий раз, увидев его, будет отдавать ему все свои деньги. Сумайль почти не имел образования и хотя любил поэзию и писал стихи, но не умел читать. Даже арабы считали его отставшим от времени. При этом он был прекрасно воспитан, и все – друзья и враги – признавали в нем образец изысканности. Что касается распущенности морали и безразличия к религии, он следовал по стопам знати ранних дней, вольнодумцев, только называвшихся мусульманами. Не обращая внимания на запрет пророка, он пил вино, как любой язычник, и довольно редко ложился спать трезвым. Он практически не знал Корана и не имел желания знакомиться с книгой, уравнительные тенденции которой больно ранили его арабскую гордость. Говорят, что однажды, услышав, как школьный учитель, учивший детей читать Коран, провозгласил, что успех и неудачи посылаются людям поочередно, он возразил: