Размер шрифта
-
+

Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти - стр. 34

Я предполагаю, что в умирании всегда наличествует трагический подтекст. Я не имею в виду последние минуты жизни, в которых даже при полном сознании обычно нет ни боли, ни страха (98), а говорю о том периоде времени, когда человек знает или подозревает, или, возможно, подсознательно чувствует, что он смертельно болен. Идея наказания за что-то может выражаться открыто, или может быть прослежена в его фантазиях, снах, иллюзиях, нереалистических установках и отношениях с врачом; в конце концов, может показаться, что она исчезает под влиянием сильной боли и усталости от тяжести существования. Пациент, который борется с болезнью как с врагом, в какой-то момент может почувствовать, что борьба безнадежна, и сдаться болезни; смерть в этом случае не только прекращение страданий, но и подчинение враждебной силе. Человек умирает, когда его возможности защищаться исчерпаны. Чем сильнее человек ощущает себя побежденным перед вступлением в заключительную фазу своей жизни, тем легче он поддается смерти. Это же относится и к тем, кто мазохистски стремится к смерти.

Payne (99) отмечает, что когда человек умирает, его страхи могут иметь различные значения, которые для него смерть приобрела в ходе жизни. Свой вклад в страх перед умиранием вносят младенческие переживания, вновь пробуждаемые вызванной болезнью регрессией. Наиболее отчетливыми являются страхи, связанные с разлукой или оставлением, а также с возможностью стать объектом агрессивных импульсов. Возвращение чувства беспомощности, испытанного в младенчестве, вызывает появление страстного желания безопасности, которую дает материнская забота. Умирающий пациент может относиться к врачу как к защищающей матери, которая облегчает чувство изоляции и ужаса, или проецировать на него пугавшие и ненавистные черты своего родителя, представляя врача критикующим, отвергающим, доминирующим или имеющим садистские наклонности. Доктор становится объектом амбивалентного чувства пациента, которое он испытывал к матери, и роль врача при общении с пациентом заключатся в том, чтобы обеспечить ему защиту, подобную предоставляемой хорошей, успокаивающей матерью, вопреки угрозе оставления плохой, наказывающей родительницей.

Schilder (63) делает наблюдение, что умирающему человеку, страдающему психозом, смерть очень часто представляется результатом враждебного влияния других людей. (Следует помнить, что психоз вскрывает установки, а не создает их.) Weisman и Hackett (79) описывают 5 пациентов, которые скончались после операции, которая не должна была закончиться летальным исходом; каждый их них был убежден, что его тем или иным образом убьют и ожидал своей смерти. Deutsch (100) заявляет, что любая угроза болезни и смерти воспринимается как агрессия извне или наказание. Это ведет к защитной реакции, которая может проявиться в усилившейся агрессии по отношению ко всему миру, или, наоборот, в мазохистском страдании. Но чем больше болезнь воспринимается как неотвратимая опасность, от которой невозможно защититься, тем больше эго чувствует, что игра окончена, и тем сильнее становится страх смерти. (Или, как я предположил, становится слабее, потому что человек смиряется с неизбежностью смерти.) Стремительное погружение в психоз часто является единственным способом избежать усиливающегося конфликта. В этом случае болезнь может персонифицироваться как враг и преследователь; таким образом, развиваются паранойя или глубокая депрессия, которые ведут к переоценке угрозы, и она начинает восприниматься как исходящая от суперэго. Пациент может уйти от опасности, которая теперь угрожает изнутри, совершив самоубийство. Deutsch также указывает, что агрессия, направленная на окружение, может быть последним доставляющим удовольствие жизненным переживанием во время умирания. Он упоминает случаи, в которых враждебная сила осознавалась как мать. То же самое обнаружила Greenberg (101) при изучении женщин, умирающих от рака. Она смогла найти подтверждение только одному из исследованных значений смерти – наказанию. Пациенты были гораздо больше захвачены фантазиями о наказании, чем участники контрольной группы, и у них значительно чаще наблюдались фантазии об агрессии. Также они были больше вовлечены в фантазии о злобной, сексуально-ограничивающей матери и о соперничестве мать-дочь.

Страница 34