Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней - стр. 98
По оценке Д. Е. Максимова, «Юрали» – это повесть, в которой «искания преобладают над решениями». В тяжелые военные годы молодая писательница устами своего героя дала клятвенное обещание: «Отныне я буду нести и грех, и покаяние, потому что сильны плечи мои и не согнутся под мукой этой». То же самое говорит и ее героиня Ималли, взявшая грех скитальца Мельмота на свои плечи.
Как часто в ее творчестве слово и рисунок живут рядом. Именно в тот же период она создает цикл акварелей, которые можно рассматривать как своеобразные иллюстрации к этой повести. Из отдельных писем мы узнаем, что она все больше углубляется в изучение богословия и религиозной философской мысли: «Вот продолжаю заниматься своими академическими учениями и ясно чувствую, что это самое главное из того, что надо делать».
После выхода книги Е. Ю. пишет 1 июня 1915 года в Петроград историку И. С. Книжнику-Ветрову[55]: «Как мой Юрали принят у Вас? Думала начать большую новую вещь: мне казалось, что она в большой степени поправит юралины недостатки. А получается скверно: вроде какого-то романа для юношества. Думаю, что это происходит потому, что каждый пишущий должен проникаться не только теоретически идеями своего труда, но и подчинить им жизнь. <…> Юрали был тесно связан с моею жизнью; а то, что теперь пишу, – так трудно выполнимо. Можно даже сказать парадокс: гораздо легче создать что-нибудь и проникнуться этим, чем подчинить себя чужому, даже такому, что теоретически принято».
Осенью 1915 года Е. Ю. приезжает в Петроград, а весной 1916-го выходит ее второй поэтический сборник «Руфь». В предисловии к этой книге она объявляет о своем призвании «волею, ей неведомой» и заявляет о дороге, с которой не собирается сходить:
«Неизбежность заставила меня подняться на высоты. Обреченный не знает: зачем, но ему дано иное знанье: так надо. Оставив холмы и долины внизу, я видела сроки, и вера моя сливалась со знаньем, потому что я могла пересчитать, сколько холмов меня отделяет от них, и могла сверху проследить все изгибы дороги, ведущей к ним. Неизбежность заставила меня оплакивать умершую мою душу человеческую. Разучившись говорить на земных языках, потеряв тайну земных чувств и желаний, я могла только именовать холод, который был во мне, и созерцать зеленую планету Землю, распростертую предо мною. Волею, мне неведомой, я вновь спустилась в долины. Как паломник иду я к восходу солнца. Тайна, влекущая меня с высоты, открылась мне; “если пшеничное зерно, падши на землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода” (Ин. 12:24). Перестала видеть, чтобы осязать, чтобы не только измерить разумом дорогу, но и пройти ее медленно и любовно. Еще по-детски звучит моя земная речь, вновь познаваемая мною, еще случайными спутниками кажутся мне те, кто тоже идет на восток и кому надлежит пересечь холмы. И мне, не забывшей сроков и не слившейся с дорогой, кажется, что сумраком окутана земля и что ноша моя – необходимый искус, а не любимое дело.