Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология - стр. 98
– А ведь не глуп мой отец? – засмеялась я. – Не глуп. Вы видите, как он хищно, по-звериному чувствует в нашей жизни старинку!
– Потом он передал мне письмо и просил передать на словах, что на дочь не сердится и очень шибко скучает. Зовет побывать.
– Спасибо, – ответила я, – делать мне у него нечего. Вы мне скажите, все ли там в селе так зверски чувствуют старинку? Неужели отец мой прав, что нам осталось переступить чуть-чуть «и тогда совсем было бы, как по-старому»? Неужели это верно?
– Отец ваш, конечно, не глуп, он хорошо разбирается в обстановке, – улыбаясь и глядя на меня темно-синими глазами, ответил Петр, – а также и хорошо видит другую силу, которая по-звериному враждебна к нему и никогда не даст ему подняться на желаемую высоту и почувствовать себя окончательно «как по-старому».
– А мне кажется, что…
Петр, вставая с дивана, перебил меня:
– Вам нужно побывать в деревне.
– Это не обязательно. Я очень внимательно слежу…
– Это похвально, но еще не все. Вы читали книгу «Политика партии в деревне»?
– Читала. Считаю эту книгу изумительной по анализу деревни. Когда я прочла эту книгу, я отчетливо увидала перед собой деревню, ее самостоятельную жизнь, а главное, я познала то, что в восемь лет революции мы ничего не сделали, чтоб деревню повернуть на нашу дорогу. И мы только сейчас должны бросить лучшие силы в деревню и начать работу сначала. От такого содержания книги мне стало жутко.
Петр вышел из-за стола, заложил руки за спину, прошелся по комнате, потом подошел к столу, остановился против меня.
– Жутко?
– Да. Ну разве не жутко, когда на два населенных пункта – один коммунист, да еще неизвестно какой. Вот тут и выведи крестьянство на социалистическую дорогу.
Петр, глядя на меня и любуясь мною, я это хорошо видела по его глазам и выражению лица, успокоительно сказал:
– Что такое восемь лет в масштабе нашей революции? Ничего. Одна пылинка.
И он, глубоко вздохнув, отошел от стола и снова заходил по комнате. Я тоже притихла, и наше молчание длилось очень долго, а он все это время прохаживался по комнате. Я очень внимательно наблюдала за его походкой, за выражением лица, за темным блеском глаз, за тонкими губами, которые изредка и едва заметно вздрагивали.
Я, сидя на диване и наблюдая за Петром, а также и прислушиваясь к своему сердцу, остро сознавала, чувствовала, что творилось в душе Петра, а также и в своей. Не успела я подумать: «Неужели я его люблю? Неужели я еще могу любить после такого количества мужчин, которые разлили по всему моему существу отвратную оскомину, что я даже потеряла всякий вкус к красоте, к молодости, потеряла запах к цветам, к весне?» – как он снова подошел к столу, остановился и, заикаясь и краснея, еле слышно сказал: