Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология - стр. 56

Шурыгин пойманно ухмыльнулся.

– Это все ерунда, – сказал он, – дело не в том, сколько у вас дочек, две или три. А дело вот в чем: не сочиняете ли вы всю эту историю про себя, про свои «четыре дня», про мужа за границей, про дочек? Я несчастный человек, меня уже миллионы раз обманывали женщины, и неужели сейчас я в миллион первый раз попадаюсь на ту же самую удочку?

И он, наливая гостье рюмку за рюмкой, снова принялся задавать ей хитро поставленные, сбивчивые вопросы, трижды спрашивать об одном и том же, как будто случайно, а на самом деле рассчитывая уличить ее во лжи… Оттого ли, что он выпил вина, или просто от болезненной мнительности у него вдруг явилось острое желание мучить ее, пытать, заранее мстить ей, даже заранее убить ее – на тот случай, если она обманывает его и, будучи обыкновенной бульварной профессионалкой, которой никого не жаль, тонко разыгрывает перед ним сложную роль, а в конце концов заразит его.

– Я с вами знаете что тогда сделаю… – скрипел он зубами, сжимал кулаки, вращал обезумевшими глазами.

– О! – то возмущалась, то смеялась со слезинками на глазах Валентина Константиновна. – Какой же вы мнительный! Если вы так боитесь заразиться, то вам давно надо было жениться.

– Я потом женюсь на вас! – в припадке глухого отчаяния вскричал Шурыгин, весь дрожа. – Потом! Только вы не обманывайте меня сейчас! Скажите мне всю правду!

– Что я могу вам сказать, я уже все сказала.

Тогда толстый бухгалтер опустился перед ней на толстые колени, прижал к толстой груди толстые руки, возвел на нее толстое, красное, маслянистое лицо с темной прямоугольной бородой и исступленно взмолился:

– Не губите меня… Я так еще молод, силен и так хочу жить… Скажите правду: если вы занимаетесь этим профессионально, тогда я лучше сейчас же вам заплачу, сколько следует за один сеанс любви, даже еще прибавлю сверх и немедленно отпущу вас с миром… У меня есть двадцать аршин мадаполаму, – колотил он себя в грудь кулаком, – двенадцать аршин маркизету, девять крепдешину и еще кое-что; ничего не пожалею, все отдам, если вы сейчас же уйдете от меня.

– Да нет же, нет! – беспомощно ломала она руки, сидя в кресле и мучительно глядя на стоящего перед ней на коленях Шурыгина. – Встаньте сейчас, это нехорошо, вы же мужчина! Как я смогу вас убедить, чем я сумею вас разуверить? Я так и знала, что вы будете обо мне такого мнения, раз мы познакомились на бульваре. Какой ужас, какой ужас! – жалобно наморщила она лицо, прослезилась, достала из сумочки платок. – Как вы не понимаете женской души, какой вы нечуткий! Неужели по мне не видно, кто я, неужели я похожа на тех?