Мария Каллас. Дневники. Письма - стр. 11
А голос звучит все глуше, все тревожнее. В нем все отчетливее слышны режущие ноты и какая-то печальная надтреснутость. Одна за другой выпадают из репертуара коронные партии, как драгоценные камни из оправы. Она не в состоянии больше их петь. Она то и дело отменяет спектакли. Она может только заученно улыбаться фотографам и менять туалеты, один роскошнее другого. Она цепляется за иллюзию нового начала – карьеры в кино. Ведь там не надо петь вживую? Всерьез увлеклась Пьетро-Паоло Пазолини, как когда-то Висконти. Ее тянуло к мужчинам, которым была не очень-то нужна. У тех, как правило, были другие интересы: кто-то хотел воспользоваться ее славой, кому-то требовалась ее протекция или имя. Стоит ли удивляться, что, в конце концов, она спряталась от всех у себя в квартире на авеню Мандель, 36, в Париже. Почти никого к себе не пускала, не отвечала ни на чьи звонки и приглашения. И только вечерами перед камином пыталась петь в полном одиночестве, стараясь потихоньку восстановить разрушенный стрессами и перегрузками голос.
Марчелло Мастроянни, который тогда снимал квартиру в том же доме, буквально под ней, рассказывал, как был невольным свидетелем этих попыток. Так инвалиды после ампутации учатся ходить на костылях. Что-то из этих ее записей тоже можно было услышать на выставке в Siene Musicale. Арию «О Mio Bambino Caro» Каллас поет с прилежанием ученицы выпускного класса музыкальной школы. А потом раздастся бешеный шквал аплодисментов в качестве подтверждения, что она еще жива. Но после смерти Онассиса в марте 1975 года ей жить было незачем. В экспозиции был полностью воспроизведен интерьер гостиной, где она провела безвылазно свой последний год, сидя на диване перед телевизором.
Тогда я пробыл на выставке общей сложностью четыре часа и вышел с твердой уверенностью, что должен пообщаться с Томом Вольфом. Хотелось увидеть человека, который все это собрал, издал, придумал аудио партитуру выставки, раздобыл редкие видеофрагменты и бесчисленные документы. После недолгих поисков контактов выяснилось, что Том живет в Париже и будет рад пообщаться со мной. Первое, что меня удивило, – его молодость. Из пресс-релиза следовало, что ему не больше 32 лет. Второй шок я испытал, когда услышал его голос в трубке – он превосходно, без акцента говорил по-русски. Мы встретились в тон-студии на рю Шатобриан, где он тогда заканчивал работу над документальным фильмом о Марии Каллас. Очень худой, с породистым, длинным лицом, похожий на королевские портреты Бурбонов, какими их рисовал Веласкес.