Marilyn Manson: долгий, трудный путь из ада - стр. 10
Из всех знакомых мне людей Преподобный был одним из самых устрашающих: идеально ровные зубы блестят как кафель в ванной, на макушке – небольшой парик-тупей, словно собранный из мокрых волос, выловленных в сливе ванны, а носил он всегда голубой костюм с мятно-зелёным галстуком. Всё в нем отдавало чем-то сделанным, искусственным, начиная с имени, которое на слух похоже на «серьёзный ангел».
Каждую неделю он вызывал на сцену множество увечных и на глазах миллионов телезрителей вроде как должен был их излечивать. Лечил он так: засовывал палец глухому в ухо, слепому – в глаз, и при этом орал «Злой дух, выходи» или «Скажи, детка» и крутил пальцем, пока человек не отрубался. Проповеди его сильно напоминали наши уроки в школе, причём Преподобный рисовал неизбежный апокалипсис во всех его ужасах – кроме того, что люди там то и дело орали, отключались и вещали на незнакомых языках. В определённый момент проповеди каждый бросал на сцену деньги. Дождём лились сотни четвертаков, десяток, серебряных долларов, скомканных банкнот, когда Преподобный переходил к небесному своду и ярости. На стенах церкви висели пронумерованные литографии – он ими торговал – изображающие страшные сцены вроде четырёх всадников апокалипсиса, на закате скачущих через какой-то городок, не слишком отличающийся от Кентона, оставляя за собой след из перерезанных глоток.
Службы тамошние длились от трёх до пяти часов. Если я засыпал – меня укоряли и отводили в отдельную комнату, где проводились занятия специально для молодёжи. Здесь нас – меня и ещё примерно дюжину детишек – до тошноты поучали насчёт секса, наркотиков, рока и материального мира. Это сильно походило на промывку мозгов, мы же уже очень устали, а они намеренно не давали нам ничего поесть: голодные – уязвимые.
И Лиса и её мать были преданы церкви целиком и полностью. В основном потому, что Лиса родилась глухой на одно ухо, а Преподобный вроде как на службе ей покрутил пальцем в ухе, и слух появился. Мать Лисы, потому что сама была прихожанкой, а её дочери господь даровал чудо, смотрела на меня сверху вниз, снисходила до меня, как будто она и её семья – лучше нашей, более праведная. Когда они привозили меня со службы домой, я так и представлял себе, что мать Лисы заставляет её мыть руки – она ж до меня дотрагивалась. Меня всё это нервировало, но я продолжал ходить с ними в церковь, потому что это единственное место, где я мог побыть с Лисой вне катка.
Отношения наши, однако, скоро испортились. Иногда происходит нечто, что в корне меняет твоё мнение о ком-то, рушит созданный тобою идеал, принуждая увидеть просто человека, ошибающегося, каковым он и является. Со мной такое произошло, когда мы в очередной раз ехали домой после церкви. Дурачились на заднем сидении машины её матери. Лиса всё прикалывалась над тем, что я такой худой, а я возьми за закрой ей рот ладонью. Она, смеясь, выплюнула мне в руку комок зеленоватых соплей. Он даже не показался настоящим – оттого ещё противнее стало. Я отнял руку – между пальцами висела длинная нить соплей, а её лицо – как яблочная ириска. И Лиса, и мать её, и я – всем нам стало ужасно неудобно, все мы даже испугались. Я всё никак не мог отделаться от ощущения паутины её мокроты у меня между пальцев. В моём представлении она сильно унизила себя и показала свою истинную сущность – чудовища под маской, а примерно так я и представлял себе Преподобного Энгли. Ничем она не была лучше меня, во что её мать заставляла меня верить. Больше я Лисе ни слова не сказал. Ни тогда, ни когда-либо ещё.