Мариэтта - стр. 14

Было дело, что я несколько раз провожал Мариэтту Омаровну до метро «Пушкинская» по ее приглашению – прямым ходом от Твербуля. Помню – был дождь, мы остановились в сквере – шел разговор об Эйхенбауме и Шкловском и об их Льве Толстом. Мы увлеклись я был на стороне Виктора Борисовича, что ее сильно задело. И вдруг посреди разговора мы заметили, что стоим в луже и мокнем, как суслики. И строгая Мариэтта вдруг – улыбнулась. Я был счастлив. Да и любой бы на моем месте… Через много лет – мы встретились в Петербурге, и Мариэтта Омаровна напомнила мне эту «лужу»…

Лучшая книга Мариэтты Омаровны: скромная на плохонькой бумаге в 180 страничек, набранная школьным шрифтом в картонной обложке «Рукопись и книга. Книга для учителя». 1986. Москва. Изд-во «Просвещение». И вправду – замечательная книга, написанная Мариэттой Омаровной легким, почти детским языком, доступным и старому, и малому шедевр на нашем поле…

Читать – не перечитать. Простой учебник, а светится и горит маяком, как – «Завещание профессора Мариэтты Чудаковой». Ибо, по моему скромному мнению, написать учебник по своей науке – едва ли не главное в высокой миссии настоящего ученого…

<Маше Чудаковой>

…Я думаю, Маша, что девизом (смыслом, заветом, миссией, зачином) жизни М.О., Вашей Мамы, может служить стихотворение Бориса Пастернака:

56 год! Кончен Роман, почти… Дело Жизни – сделано. И вот – точка: он, Пастернак, первый (нет; один из первых Поэтов той эпохи), такой смуглой скулой своей, прямо с места в карьер со страстью шпарит пером по бумаге свое кредо…

Не озираясь, без заглавия, без даты, прямо, с местоимением «во» – как Гамлет рапирой на смертельном турнире, в упор, как предъявление счета самому себе и будущими недоумкам-современникам.

Мы же прочтем это стихотворение уже после его мучительной смерти.

И то, до чего «хотелось» дойти Пастернаку (ведь он почти добрел в сумеречной эпохе) – довершила при Жизни, до самых краев, Она, Мариэтта Омаровна.

И по праву первой, добровольно взявшей на себя миссию впередсмотрящих (не только во взглядах на историю советской литературы 20-х годов, но и вовне), – Мариэтта Омаровна, Гуру, с той же страстью, без оглядки, как Пастернак на своем турнире, требовала от нас и в учении, и в творчестве, и в поисках истины стремиться по мере сил и интеллекта брать планку выше и тем приблизиться к той самой «сути» (в большом и малом) хоть на грош, хоть на градус – но выше.

До точки – еще далеко…

Помню, как увидела ее впервые. Это были первые годы перестройки и «возвращенной литературы». Мариэтта Омаровна читала лекции о никому тогда не известной литературе 20х годов в Литинституте, и надо было успевать занять место, потому что ее хотели слушать гораздо больше людей, чем могла вместить аудитория. И как это было необыкновенно ново, содержательно, ярко! В том числе и об этом я вспоминала в последний год перед локдауном – когда у нас совпадали «окна» между лекциями, и мы с Мариэттой Омаровной по пятницам проводили время за разговорами в пустой литинститутской аудитории. Мне тогда хотелось расспросить ее об Александре Павловиче, но я не решалась, о чем сейчас очень жалею. И думаю о том, что и вообще можно было бы разговаривать больше, дольше, а не перемолвливаться немногими словами каждый раз, когда на протяжении многих лет мы с Володей встречались с ней в каких-нибудь очень хороших местах, где собирались дорогие нашему сердцу и разуму люди. Она была яркая, умная, ни в малой мере не принимающая компромисса со злом и при этом абсолютно убежденная в том, что в России есть множество достойнейших людей, особенно детей, ради которых и нельзя поддаваться злу. Светлая память Мариэтте Омаровне. Дорогая Маша, мы разделяем с вами это горе.