Мар. Червивое сердце - стр. 17

– Если я эльф, тогда кто ты? – спросила она, перестав смеяться.

– Если госпоже будет угодно, я стану тем, кем она пожелает, – как можно изящнее поклонился я. Наверное, со стороны это выглядело очень нелепо, но в этот раз незнакомка не рассмеялась.

– И всё же ты гном. Для призрака слишком уж любезен, обычно они страшные задаваки и зануды.

– Если госпоже так угодно, – опять ответил я, любуясь солнцем в её волосах.

– Правда? – Глаза её округлились, и я понял, что она принимает мои слова за чистую монету.

– Нет, – покачал я головой, – всего лишь человек, просто очень некрасивый.

Я ожидал от незнакомки насмешек или, напротив, слов сочувствия, которые ранили ещё сильнее, но она вдруг сказала:

– Страшнее видали, – и сделала шаг ко мне. – Меня зовут Стелли.

– Мир. – Я вновь поклонился. – Мирис.

– Мир мне нравится больше, – улыбнулась она. – Если ты не гном, значит, ты менестрель?

– Мой отец хочет, чтобы я стал им в будущем.

– А чего хочешь ты?

– Стать нормальным, – вырвалось у меня, и я больно прикусил губу, запоздало запирая себе рот. Но уж что сказано, то назад не воротишь, даже если очень хочется.

И снова эта девочка ответила не так, как я того ожидал:

– Я бы тоже хотела стать нормальной.

Я удивился, что же могло быть ненормального в этой красивой девочке, но спрашивать не стал. Калеки вроде меня знают, как это больно, когда кто-то чужой копается в твоих ранах.

– Сыграй мне, – попросила Стелли, – только негромко: возможно, меня будут искать, а я не хочу, чтобы меня нашли так быстро.

И вновь я не стал задавать вопросов, просто опустился на ствол поваленного дерева и заиграл. Она села рядом. Её золотые, лёгкие, точно птичий пух, волосы касались моей щеки. Никогда я не подпускал так близко к себе чужих людей. Никогда ещё красивая девочка не сидела рядом со мной, обычно они старались держаться подальше, словно моё уродство было заразно. И ещё ни разу в жизни я не играл так, как в тот момент: музыка лилась не из лютни, а из моего сердца. Словно я сам, как героиня баллады, вынул его, и теперь оно сияло нелепым фонариком. Если бы отец услышал меня в тот день, он бы, возможно, передумал делать проклятую лютню. Впрочем, и это уже не остановило бы его. Он больше не принадлежал себе, весь смысл его существования заключался в создании лютни, читающей человеческие сердца. Будь я старше, понял бы это, но в тот момент не осознавал всей опасности.

Я играл и смотрел, как в волосах девочки вспыхивают солнечные искры. Когда мелодия закончилась, Стелли спросила:

– Кто тебя научил так играть – отец или мать?