~ Манипулятор - стр. 43
Тем временем Лешка уже довольно мирным тоном принимается рассказывать мне о своих новых шведских знакомых, о выходных с его Милой в Уппсале, о поездке с Милой к ее родителям, и в его монологе все чаще звучат названия неизвестных мне шведских городов, районов и улиц (Вэстманланд, Арборга, Гётеборг).
«Он никогда не вернется в Россию», – думаю я, и мне становится грустно.
Минут пять спустя Лешка начинает сворачиваться.
– Ладно, – дружелюбно, как раньше, заключает он. – Давай заканчивать наш традиционный еженедельный видео-слет, потому что Мила скоро придет, а мне еще надо в магазин заскочить, она молоко просила купить. А ты… – Панков все-таки медлит и глядит на меня, – а ты все-таки выбери время, возьми отпуск и приезжай к нам. Ко мне, – уточняет он и машинально потирает пальцем обод кольца, что меня и останавливает. Останавливает и от разговора на тему Лебедева, и от признания, что у Лебедева есть дочь, похожая на него до отчаяния, и от привычно-лживого обещания: «Да, Леш, да. Да, я обязательно к вам приеду».
Но я не приеду.
И не приеду я потому, что у нас с Лешкой как раз была счастливая любовь, если говорить в его терминах и если так можно назвать наши первые робкие поцелуи и когда-то до конца доверительные отношения. Если так можно назвать наше торжественное обещание, данное еще в детском саду, всегда защищать друг друга, шутливую клятву, данную друг другу в пятнадцать лет, когда-нибудь обязательно пожениться – и наш последующий брак, больше похожий на проживание на тридцати квадратных двухкомнатных метрах двух двадцатилетних людей, которые в детском саду видели друг друга в колготках.
Если так, конечно, можно назвать дружбу двоих, когда-то по-настоящему близких людей, которые очень любили смеяться – да так любили, что в девятнадцать заключили одно пари. А когда все закрутилось и запуталось так, что и распутать нельзя, ты не придумала ничего лучше, чем прийти к своему лучшему другу, а он предложил тебе самое простое решение: «Ди, мы можем пожениться».
Но ты медлила. И никто в целом мире не знал, что ты любила другого. А потом этот другой позвонил тебе и попросил никогда его больше не трогать.
Когда нас бросают, мы сходим с ума от горя. Нормальные люди, которые любят, в таком состоянии плачут. Но ты не плакала. Сначала ты просто не поняла, что произошло. Потом ты оцепенела. Ты знала, что Он не любит тебя, но не верила, что вы расстаётесь. И в состоянии шока ты еще набирала Ему на его отключенный номер, когда получила его ответ мэмом в Фейсбук, что Он тебя все-таки бросил. Удар под дых – наверняка. Но любящее существо слепо, и пользуясь тем, что тебя всегда отпускали к лучшему другу на дачу, квартирники или студенческие вечеринки с ночевкой, отговорившись какой-то ложью отцу (мама в командировке), ты сбежала к своему лучшему другу, который (как это кстати, да?), с октября начал снимать квартиру. Нет, тебе были не нужны его утешение, сочувствие и советы, или золотые слова о том, что, возможно, все это к лучшему. Все, что было нужно тебе – это возможность выплакаться. Возможность говорить о Нем. Возможность упоминать Его имя. И ты лихорадочно говорила о нем, а твой лучший друг молча слушал. Тебе было больно. Очень. И очень страшно.