Манифестации чистого присутствия - стр. 7
Важно понять, что слова, которые Моисей услышал из Неопалимой Купины, означают и то, что Бог утверждается в сознании человека в качестве того, кто прежде всего есть. Это ответ на все вопросы о том, кто это, где Он, каков Он. В этом открывается его сущность миру. Слова «Я есть» выражают всё содержание возможного для верующего вмещения в своё сознание совокупного религиозного предчувствия Его Присутствия. Эти слова означают и то, кто есть Бог и, тем самым, являются его истинным именем. И чем больше человек опознаёт открывающегося Бога как такового в качестве того, кто «Я ЕСТЬ», тем глубже проникает его вера в тайну Божественного Присутствия.
Но это невозможно осуществить иначе, чем опознав Его, открывшегося так, в акте отождествления себя с ним в меру того, что человек есть Образ Бога. То есть «Аз есмь» познавалось человеком как Образом Бога и его подобием. Мы оставим пока за пределами рассмотрения вопрос о том, возможен или нет монотеизм такой, что верующий полностью утрачивает потребность в посредничестве символического образа Бога для полноты реализации своего религиозного чувства. Но мы оставим в качестве такого посредника именно осознание себя прежде всего в качестве причастности Бытию вместе с мотивированностью в стяжании этой причастности во всё большей полноте и интенсивности.
Но невозможно избежать ответа человеком себе, кто именно в нём позиционируется как тот, кто есть.
Мы можем предполагать, что из сказанного следует тот факт, что определённый таким образом в своём принципиальном сакраментальном качестве человек определён именно как таковой в неограниченности перспектив своей онтологической полноты, но ему надлежит видеть себя как человека, осознав себя принципиально выразителем именно человеческой природы. То есть, он знает, что он есть человек, но ещё не знает, а только предчувствует, что это такое. И это для него актуальная проблема. Ведь он ограничен в произволе своей интуиции о природе человеческого – присущего ему – предчувствия, что он есть образ и подобие Бога. И особенность его предзнания определяется особенностями его религиозного и метафизического опыта в мире, куда он когда-то вошёл.
Авраам в своей праведности предчувствовал глубокую связь своей ещё не вполне разгаданной и осознанной природы с сакраментальным фактом прообразного единения человека с Богом, и это единение распространялось на переживание тождественности между всеми, кто принадлежал народу, избранному Богом. Таким образом, все события, имевшие общую метафизическую основу, могли быть отнесены в своей тождественности к общей прообразности и в мире сакральных отношений рассматриваться как одно и то же событие, имеющее отношение к одному и тому же человеку. Но даже и праведник живёт и в профанном мире на его границе с сакральным. И по этой причине возникает принципиальная трудность, связанная с попыткой раскрыть содержание священного, используя возможности профанного видения отношений в мире профанации. Живя на границе миров, человек в осознании своей прообразной связи с Богом совершает инверсию в понятиях. В его умозрении совершается подмена понятий. Подчиняясь экспансии профанного представления о священном, человек рефлектирует на себя как на носителя прообразности бытия. В этом случае он присваивает себе право формировать, в частности, версию и о том, кто он есть, и версию о своих богах. Это приводит к перенесению картины событий сакрального мира в плоскость рассмотрения причинно-следственных связей мира профанного. В случаях явления Бога библейским патриархам это проявлялось в том, что они не опознавались в тождественности событийного единства; слышимые слова откровения Бога воспринимались как внутренний разговор с двойником, а ожидаемый видимый образ представлялся как собственный инвертированный двойник. Как собственное отражение. И в профанном мире так оно и есть. Но в профанном мире отсутствует потенциал метафизических и религиозных реалий, которые могли бы позволить человеку предугадать главенство действия принципов сакрального. И это касалось не только человека с профанной духовно-душевной фактурой, но и одухотворённого праведника. И потому проникновение сознания в реалии мира священного требовало активного инициирующего посредничества агента из мира сакрального.