Мандариновый лес - стр. 8
Выглядывать за окно не хотелось, выходить на кухню тоже. Как там было тоскливо, как мелки были проблемы, ничтожны люди, как скудно и некрасиво им, этим людям, жилось!
В субботу после занятий она караулила Галаева в коридоре. Хорошо, что никто не дергал, не доставал и не подтрунивал – у Людки был выходной.
Галаев вышел из аудитории, и Наташа почувствовала, как бешено, навылет, заколотилось сердце. А если он забыл или передумал? А если договорился с кем-то другим? В панике чуть не бросилась ему под ноги. Но нет – увидев ее, он сделал ей знак:
– Привет.
В бессилии Наташа прислонилась к стене. Показалось, что внутри у нее ничего, только воздух. И как трясутся ноги, только бы не упасть!
Через полчаса они зашли в метро. Уставившись в одну точку, Галаев все так же молчал. Но он был здесь, рядом, на расстоянии каких-то ничтожных полуметров. Да нет, даже меньше. Вот он, тут, рядом с ней, и Наташа чувствует его дыхание, его запах: запах кожи, волос, одежды. Обоняние обострилось до невозможного.
– Выходим, – коротко бросил он на станции «Парк культуры».
По дороге заговорил, объяснил:
– Мастерская, как понимаешь, не моя. Живу там на птичьих правах – сторожу, караулю. Хозяину мастерской она теперь без надобности, ушел в начальство, так что мне повезло. Ничего особенно не требует – плати коммуналку, и все. Ну вот и пришли, – кивнул он на лестницу в полуподвал. – Мои апартаменты. Вернее, не мои. – Галаев улыбнулся, обнажив прекрасные, ровные и невозможно белые зубы.
Наташа стала спускаться по корявым, кривоватым ступенькам. Он оглянулся и подал ей руку – прохладную и легкую.
«Наверняка он и не знает, как меня зовут, – подумала она. – Интересно, захочет спросить?»
В небольшой, полутемной и страшно захламленной мастерской было холодно. В углу стояла буржуйка. Наташа вспомнила, что у них такая была в бараке. Тепло буржуйка отдавала щедро, но и вылетало оно моментально.
Чингиз ловко затопил печурку и поставил огромный алюминиевый, до черноты закопченный чайник.
К чаю нашлось влажное, рассыпающееся печенье, засахаренное варенье из уже непонятных фруктов и даже плавленый сырок «Волна» – в общем, пир на весь мир.
Комната была уставлена непонятными и, кажется, ненужными вещами – кроме трех облезлых мольбертов в ней расположились узкий диванчик с кучей подушек и одеялом без пододеяльника, торшер с прожженным абажуром, полное мусора дырявое, кривое, без крышки ведро, два стула солидного возраста, кресло со рваной обивкой, торчащей пружиной и отломанным подлокотником, у стены несколько ящиков, самодельная полка с посудой – разномастными чашками с отбитыми краями, казенными, явно из общепита, тарелками, а в мутноватой пол-литровой банке, как букет, торчали простые алюминиевые гнутые вилки и ложки. Там же, на полке, в рядок стояла увесистая пачка быстрорастворимых супов. В углу – огромный лохматый веник с совком, у стен – повернутые к стене холсты на подрамниках и на всех возможных поверхностях – тюбики с красками, старые использованные палитры, кисти всяких размеров, банка с олифой и растворителями, два мужских гипсовых бюста, знакомых по училищу, но по именам героев Наташа не знала.