Маньчжурские стрелки - стр. 5
– Да вы – неисчерпаемый кладезь знаний, Родль! Завтра, к одиннадцати утра, этот швабский самурай должен быть у меня, со всеми материалами, которые у него имеются по группе кадетов школы СС, которых готовили для работы в Маньчжурии, по посольству Маньчжоу-Го, японской агентуре и русской белоказачьей эмиграции во главе с генералом Семеновым.
– Это имя не раз всплывало во время вашей встречи с генералом Красновым, – напомнил своему шефу Родль.
– Русские фамилии я запоминаю еще труднее, нежели японские.
– И все же одно из них стоило бы вспомнить, – посоветовал адъютант. – Речь идет о японском военном атташе генерале Комацу[7]. Если прикажете, я готов…
– Подобного приказа не последует до тех пор, пока не прояснится цель наших маньчжурских блужданий.
– Тем более что японцы очень подозрительно относятся к любому проявлению нашей разведкой интереса к Маньчжурии, или к Тибету.
3
В одной из газетных статей, которые рекомендовал Курбатову для чтения инструктор диверсионной школы «Асано», о бойцах диверсионной группы Скорцени было сказано, что «первый диверсант рейха» подбирал и приближал к себе не только «истинных профессионалов войны, которые умело и храбро делали свое солдатское дело». Нет, он предпочитал идти на задание только с теми, кого считал еще и романтиками… войны, кто сумел воспитать в себе этот дьявольский романтизм.
О статье этой Курбатов вспомнил сейчас не случайно: в свое время она позволила ротмистру взглянуть на себя как бы со стороны, а главное, сформировать в своем представлении идеал солдата, тот идеал – истинного профессионала и романтика войны, к которому он теперь стремился. Именно в этом идеале князь нашел объяснение всему тому «фронтовому безумию», как именовал его командир группы Гранчицкий, которое подталкивало его к осуществлению совершенно невероятных поступков. Гранчицкий тоже был лихачом, но осознавал, что его лихачество не может быть подкреплено той силой и яростью, той мощью нервов и тем холодом рассудка, которыми оно подкрепляется у князя Курбатова.
– И все же я видел какого-то человека, – вдруг опять донесся до ротмистра тонкий, почти детский голосок.
– Да ни черта ты, корешок, не видел! – раздраженно парировал ему простуженный и тоже неокрепший баритон. – Показалось, и все тут. Возвращаться надобно.
– А если это диверсант? Что тогда?
– Если диверсант, то давно за кордон ушел. Ты же не собираешься преследовать его до самого Пекина?
– Так ведь могут спросить, товарищ сержант, почему не стреляли, не попытались задержать.
Сержант не ответил; вопрос и в самом деле был не из простых.