Мама, мама - стр. 46
После того, как Вайолет позвонила Имоджин и Деккерам – друзьям, которых она считала своей семьей, – встал вопрос о том, стоит ли позвонить настоящей семье. Но что бы она им сказала?
То, что произошло с Уиллом, не давало ей покоя. Эти мысли не давали ей сосредоточиться на терапевтах, пытающихся вызвать прозрения в ее запутавшемся мозгу. Вайолет боялась, что брат был серьезно поранен. Она ощущала вину – не только за то, что якобы причинила ему боль, но и за то, что оставила его одного в доме их матери.
Вайолет снова и снова представляла себе сцену обращения в неотложную помощь глубокой ночью: зубы Уилла стиснуты, ноздри раздуты, плечи подняты, а лоб нахмурен от сдерживаемой боли. Серьезно повреждена правая рука. Фраза, которую произнес полицейский, не позволяла понять, насколько серьезной была полученная травма. Вдруг что-то (пальцы или фаланги) было отрезано и вновь пришито? Сможет ли он снова играть на пианино? Вайолет представила себе круглую белую лампу, освещающую пространство между братом и врачом в операционной. Но она не могла заставить себя представить окровавленную руку Уилла. Даже мысль о крови, капающей из рваной раны, затуманивала ей взгляд и сжимала горло. Ее страх крови лежал глубже типичного отвращения, возникающего на фильмах ужасов. Он появился с тех пор, как она увидела ту фотографию на столе матери за несколько недель до того, как сбежала Роуз.
В тот день Вайолет и Роуз сидели за кухонным столом, где они порой в тишине работали над домашним заданием. Они сидели на противоположных концах стола, словно представители конкурирующих компаний. В другой части кухни Джозефина тушила говядину, а фоном играла запись «Гимнопедий» Эрика Сати. Вайолет запоминала испанские слова с помощью карточек. Hermana. Madre. Amiga. Conocida. (Раздел назывался «Семья и друзья».)
Роуз выполняла задание по курсу биологии в университете Стоуни-Брук. Оно заключалось в том, чтобы зарисовать мозг человека и отметить, какие отделы отвечают за три разных вида памяти.
Роуз, как и Джозефина, была одаренной художницей. Это была одна из немногих вещей, которая их связывала, и единственная, которой Вайолет чертовски завидовала – особенно когда они вдвоем, прихватив мольберты, выбирались в живописный парк в Райнбек и, вероятно, проводили целый день бок о бок в неторопливой беседе, рисуя обрамленную горами реку Гудзон. Как ни старалась Вайолет, ей никак не удавалось проникнуть в их дискуссии о терминах и техниках живописи – бесконечные разговоры о лессировке, «а-ля прима» и о фталоцианиновом голубом. Джозефина утверждала, что пейзажам Вайолет не хватает сочности, а ее серьезные портреты похожи на карнавальные карикатуры. (В конце концов Вайолет начала играть на этом. Хотя она никогда никому не показывала эти рисунки, она написала углем ужасающе уродливую серию портретов Херстов как персонажей цирка. В них Джозефина была инспектором манежа, а Роуз – дрессированным животным, прыгающим через обручи.)