Мальтийский крест Павла Первого - стр. 7
– Не боись, – шепнул мне наш редакционный фотограф Порфирьич, – не боги горшки обжигают. И вообще, будешь за мной как за каменной стеной.
Я приободрилась и села к нему в машину. Порфирьич – дядька немолодой, но специфического вида. Всегда в старой джинсовой куртке со множеством карманов, на голове бандана или кепка козырьком назад. На шее – две камеры, на поясе – еще что-то. Работает не только в нашей газете, но еще в трех местах, иногда выставляет свои снимки в журналах. А раньше, когда был помоложе, ездил снимать в горячих точках. Хороший дядька, никакого подвоха от него не жду.
Словом, ничто не предвещало грядущих неприятностей.
И вот чем все закончилось!
Я сижу на полу в спальне несчастного императора, и на голове у меня вместо волос мерзкие зеленые сосульки! И пахнет отвратительно.
Порфирьич с сочувствием оглядел меня, снял со своей головы бандану в черепах и протянул мне:
– Вот, повяжи голову, как-нибудь доберешься до дома…
Тут подала голос сопровождавшая нас хранительница, Леокадия, кажется, Петровна… хотя нет, Львовна. Вот интересно, я сама видела, как она грохнулась в обморок возле трупа. И пока я сражалась с пыльным балдахином, бабуля самостоятельно пришла в себя и даже костюмчик свой серенький образца одна тысяча девятьсот восьмидесятого года успела почистить. Да, старая гвардия никогда не сдается!
– Можете сюда зайти, здесь туалетная комната императора. – Леокадия тронула меня за рукав и показала неприметную дверь, скрытую за малиновой бархатной портьерой.
Я скоренько юркнула туда и перевела дыхание, не успев испугаться очередного замкнутого пространства. Но очевидно, что только что пережитый приступ купировал следующий, у организма просто не было сил снова впадать в панику. В общем, не было звона в ушах и пелены перед глазами, сердце не забилось в бешеном ритме, дыхание не перехватило – словом, все обошлось.
В этой комнате я хотя бы была одна… Никто не пялился и не показывал пальцем.
Думаю, вы уже догадались, что кроме клаустрофобии я не могу терпеть, когда на меня обращают внимание. Не могу выступать на сцене, не могу делать сообщение или доклады перед целым залом, набитым людьми, вообще не могу говорить, когда меня слушают больше двух человек. Ну или трех. Мама меня понимает. Хотя раньше она так не считала. Но об этом потом.
Я оглядела комнату. Это было небольшое помещение, где имелся фарфоровый умывальник, овальное зеркало в золоченой раме и кресло с резными подлокотниками и бархатной обивкой, назначение которого я определила, увидев круглое отверстие в сиденье.