Маленький парашютист - стр. 9
Хорошо было в машине Матвея Егоровича. «Волга» с виду была новой, прочной, внутри уютной: сиденья в цветастых чехлах. Антонина подумала, что сидишь, будто и не в автомобиле, а на деревенской кухоньке.
– Ко мне завернём? – лицо водителя выражало детскую готовность к отказу. – Увидишь, как я живу…
– Ну что ж… – Антонина подумала: раз в её жизни такое происходит, спорить нечего, надо соглашаться на счастье, которого желают ей мать и сестра.
«Волга» въехала в чистенький переулок, подрулила к дому. Рядом с домом был гараж, капитальный и одинокий. Именно его-то и отворил, погремев ключами, Матвей Егорович.
– Посмотри, какой дворец! – внутри данный дворец был выкрашен снизу доверху блестящей бирюзой. – Местная власть разрешила только для инвалида.
– А вы… инвалид?
– Я-то? Нет! – засмеялся плутовато.
В квартире Матвея Егоровича было много драпировок: бархатных, тюлевых и шелковых. Мебель в чехлах. Все эти занавески, портьеры и чехлы были разрисованы цветами неизвестных ботанике растений с назойливо проработанными какими-то пестиками, тычинками и семенными мешочками. Хозяин бухнул вазу на журнальный столик, из аудиоцентра рванул цыганский голос: «Дорогой длинною». Антонина попробовала конфету, она пахла плесенью. Матвей Егорович уселся напротив, заговорил торопливо:
– Люблю цыганскую! Малой был, услышу цыган – слёзы текут! – показал своими большими руками, взмахнув ими вдоль щёк, как они «текли». – Только взял в руки гармошку, «Цыганочку» сыграл. Никто меня не учил, сам стал играть, без нот. Потом баян купил.
«Простой человек», – мамиными словами подумала одобрительно Антонина.
– Жил я в деревне, меня любили. Играю в клубе танго или липси… Не слыхала, Тонечка, «липси»? А был такой танец, и я его распрекрасно шпарил на баяне, на своём. Бывало, не только играю, а вскочу, да и танцую с баяном вместо девушки.
«Тем, наверное, и был хорош, что баянист», – подумала Тоня почти с нежностью, будто услышала материнский голос. Но от себя добавила: вдруг начнёт и сейчас «шпарить» эти «липси»… К счастью выяснилось, что уезжая из деревни, Матвей Егорович продал инструмент. На билет надо было, на жизнь, и больше почему-то никогда к игре на баяне не возвращался. Впрочем, Антонину не заинтересовали подробности жизни Матвея Егоровича. Музыку она любила, ту, что любил её парень, пропавший без вести. У неё тоже «слезы текут», но не от цыганской, а от тогда модной пацифистской песни группы «Скорпионс», гремевшей на всех призывных пунктах. Под эту антивоенную песню она и проводила Алёшу на войну, правда, не зная, что именно туда его проводила. Но о таком не скажешь Матвею Егоровичу. Наступило неловкое молчание. Матвей Егорович предложил ей снова прокатиться. В прихожей спел по-бабьи: