Магия дружбы - стр. 13
– Да все они тут хороши, – отмахнулся Шадек и принялся чесать собаку за ушами. – Ты как знаешь, а я утром дальше поеду. Не договорятся – да и демонова матерь с ними. Не хочу ничего знать, пусть их тут хоть огненным дождем накроет.
Кинфер скривился так, будто у него заболело все разом.
– Шадек, откуда у тебя прорезались наклонности к рифмованию? Паршиво же получается.
– Нет у меня никаких наклонностей. Я лишь при тебе рифмую – тебя потешно перекашивает. Потому как знаешь, эльф, ты стал еще больше невыносим после того, как привез из своего Эллора эти душевные стишки.
– Вот оно что, – к Кинферу вернулось его обычное состояние невозмутимости. – А зачем тогда ты поехал вместе со мной, таким невыносимым?
– Мы же друзья, – смиренно ответствовал Шадек и легонько щелкнул собаку по носу. – Друзей не бросают, даже свихнутых. Да и привык я к тебе за эти годы. Кроме того, на юг больше никто не ехал: Оль поперся на восток, Умма осталась на западе, а…
– Шадек, память меня пока еще не подводит, – перебил Кинфер негромко. – Я помню, кто куда поехал. И понял, что твое восприятие прекрасного пребывает даже не в зачаточном состоянии. Его вообще нет. Даже в шутку невозможно оскорблять сравнением эльфийскую поэзию и твои мерзкие рифмовки…
Жрец вернулся домой уже в сумерках и сообщил: селяне так ни до чего и не договорились, а Ухач, страдая головной болью, махнул на все рукой да отправился спать.
Ночью в селе никто не сомкнул глаз.
С наступлением темноты поднялся ветер – шальной, небывалый. Он с воем носился по дворам и до хруста бросался на окна. Ронял деревяшки, которыми на ночь были прижаты двери курятников. Словно живой, колотил по висящей на заборах утвари.
В двери и ставни стучало, дробно и звонко. Было слышно, как в садах ломаются ветки.
Перепуганным людям слышался цокот копыт и тяжелые шаги вразвалку, блажился шепот и скрип.
После полуночи показали себя и домашние призорцы.
В сенях падали тяпки и билась посуда, открывались и хлопали ставни, печи выбрасывали из топок тучи уличной пыли. Селяне трясущимися руками пытались разжечь больше светильников, но огонь в них трещал и гас. Дети заходились криком.
Жрец, пригибаясь от ветра, носился по двум улицам с дымящимся веником ромашки. Во дворах ему под ноги лезли корни и сучья, калитки прихлопывали пальцы или вовсе не открывались. Потом ветер нагнал колючий холодный дождь, и охапка сухих цветов в руках Бедоты размокла и потухла.
Дворовые псы скулили и плакали по всему селу. Коты жались по углам в сенях и на чердаках, злобно шипели, следя глазами за тем, чего не видели люди.